Невидимка
Шрифт:
В тот раз я опрокинул шкаф. Пикантность ситуации заключалась в том, что обычный книжный монстр был прибит со стороны пола и стенки за ним, но гвозди не выдержали моего первого поцелуя с двоечницей Наташкой. Как сейчас помню: это была первая пылкая любовь, которую я хотел доказать на деле. Родителей пригласили для более тесного знакомства, подробно рассказав, как активно я провёл первый месяц на переменах.
Репутация «дурдома» за мной быстро закрепилась, и я тщательно поддерживал её.
Это я придумал выкидывать портфели из окон, чтобы не таскать тяжести на плечах. По дорожке вдоль 4-этажной части школы до сих пор редко кто ходит.
Это я начал на географии ставить глобус на парту, убедив всех, что зрительная память самая надежная и с такой методикой можно смело сдавать любые экзамены без круглосуточной подготовки. И всё канало, пока учителка не засекла, как мы с соседом рубимся в карты. Сердито ткнув указательным пальцем в перемычку очков, она забрала и глобус, и колоду. Хотя последнее являлось частной собственностью, о чём я заявил на последующем педсовете.
Это я первым стащил пробирки из лаборантской вместе с бутылкой спирта, чтобы в туалете культурно выпить с пацанами и закусить семками. Бутылку возвращали, забирали вновь, пока содержимое не кончилось.
Это я устроил бокс с «козлом» на физкультуре и имитировал обморок. Обморок длился до скачков давления у педагогического состава и до звонка с урока. В общем, много было веселья.
Вся школа ждала, что я отчалю после 9-го класса, но матушка настояла на продолжении обучения. Мол, оценки в аттестате были бесспорно хороши, всего две «тройки», и по месту жительства мы относились к данному учебному заведению. В случае отказа решать вопрос предстояло через местное гороно.
Руководство прикинуло, что в этом случае геморроя будет в разы больше, и коллектив, скрипя сердцем и зубами, согласился терпеть меня ещё два года. К счастью нас всех, времени оставалось немного. Я уже пообещал сдать информатику на сотку, порвать всех в местном университете, а в будущем изобрести свой «ойфунь», который принес бы мне славу и деньги. Вот тогда посмотрел, как запела бы родная школа.
– Да будет так, – с улыбкой соглашались учителя, добавляя: – Если тебя раньше не прибьют.
И вот сейчас судьба дала шанс устроить отрыв напоследок. Чтобы, так сказать, хорошенько запомниться.
***
Вдохновение распирало. Можно творить что угодно без последующего призвания к совести, благоразумности и прочей скукоты. В школе царила тишина, нарушаемая монотонными голосами учителей и редкими репликами учеников. Это после звонка пространство наполнится топотом, криками, смехом, и эхо будет гонять собравшийся гул по лестницам и коридорам.
Я давно понял, что в школе особенная акустика. Словно в пещере, где один вопль эхом будет повторён несколько раз.
Моя матушка тоже это заметила. Однажды она спускалась по лестнице на каблуках, стук которых превратился в канонаду. После этого установила свой дресс-код: в школу – только в обуви на мягкой подошве.
Я побежал на третий этаж, в кабинет физики, в царство Гитлера. После утреннего везения хотелось снова хапнуть адреналина.
Кабинет был открыт, из него доносились военные нотки «диктатора». Я заглянул: ученики притихли и с надеждой смотрели на круглый циферблат. Учитель ходила между рядами, сцепив руки в замок за спиной и переступая с пятки на носок. Голова гордо вздёрнута вверх, на носу линзы в толстой роговой оправе, напоминающие очки танкиста.
– …Я подозреваю, что вы заняты своим любимым делом под названием «смотрю в книгу – вижу фигу», – нравоучительно говорила она. Школьники никак не отреагировали на старый как пень афоризм, наклонив скучающие лица над учебниками и тетрадями.
У Гитлера все уроки проходили по одной программе. Сначала общее промывание мозгов, направление на путь истинный, затем расстрел избранных у доски в соответствии с актуальным чёрным списком, прохождение новой темы и на десерт самостоятельная работа.
– …А теперь проверим качество вашей подготовки к занятиям, – подтвердила мои предположения Гитлер.
Плечи и шеи потенциальных жертв стали тихо вжиматься в позвоночник. Надо было что-то делать, спасать положение.
Школьники внимательно уставились в учебники, боясь встретиться с Гитлером взглядом. Пользуясь моментом, я подскочил к доске, схватил мел и размашисто написал три известные с детского сада буквы. Но так, чтобы это смахивало на формулу: X, Y и z над N.
Первые смешки не заставили себя ждать. Класс ожил, ученики теперь смахивали на отважных пленных, устроивших саботаж в тылу врага. Гитлер посмотрела на доску, сняла роговую маску, достала из кармана мужской платок, протёрла им очки, вернула их на нос, – картинка не изменилась. Увидев растерянность на лице главной школьной грозы – может, впервые за всё время – школяры окончательно развеселились.
– Что это?… Кто это сделал?… – Гитлер с недоумением вглядываясь в моё творчество и на детей, вызвав новую бурю смеха.
Я подумал: нарисовать ли новую формулу со знаком «пи», но решил, что и этого будет достаточно.
– У нас в каждом классе есть камеры. Я ведь посмотрю и узнаю, кто это написал, – пригрозила учительница. – Можете заранее приглашать родителей в школу.
Ученики переглянулись и засмеялись сильнее.
После физики моё внимание зацепила приёмная директора. Я заглянул в святая святых, где возвышали гениев и изгоняли дьявола из непослушных. Оба кабинета – и секретарши, и директора – оказались пусты. Видимо, хозяйка приёмной, пользуясь отсутствием руководства, слиняла пить чай или к трудовику, оставив свой пост незапертым.
Я подошёл к столу Альбины (девушка она молоденькая, немногим старше нас, поэтому её отчеством мы никогда не заморачивались). Стол секретарши был чересчур прибранным: ни исчёрканного листочка, ни завядших стикеров, ни разбросанных карандашей, крошек, следов от кружек. Даже отпечатков пальцев на блестящей поверхности – и тех не было! Как так можно жить и работать, словно в музее? Окружающие должны наглядно лицезреть твою бурную деятельность. Каждый день я это втолковываю матушке, заладившей, что мечтает увидеть дно у моего письменного стола. На что я каждый раз отвечаю, что ищу свою вершину.