Невидимые бои
Шрифт:
Только на шестнадцатый день Николая вызвали наконец к следователю. Вели по галереям и этажам вдоль бесконечного ряда камер.
Долго шли по зданию тюрьмы. На этажах и переходах, в смежном здании, где размещались кабинеты следователей, Николай ни разу не встретился ни с одним арестованным. Техника предотвращения случайных встреч между заключенными была отработана до тонкостей.
Подследственный выступал по коридорам и переходам словно знатный гость — впереди шествовал один надзиратель, позади — другой. Таким караваном арестованный передвигался к следователю и обратно. Перед каждым
У каждого поворота, у каждой лестничной площадки стояли вертикальные деревянные ящики размером с тесноватый гроб. В «гробы» заключенных запихивали, пока мимо них двигалась встречная процессия: надзиратель — арестованный — надзиратель. Заключенные — друзья и даже жены и мужья — могли годами жить в нескольких метрах друг от друга и ни разу, даже случайно, не столкнуться в коридорах или на прогулке во дворе, в специально окруженных высокими стенами боксах.
«Что ж, для шпионов, преступников, убийц такая система, видимо, нужна», — подумал Николай.
«Но ведь я не шпион и не убийца».
Идя к следователю, Николай начинал понимать: то, что происходит с ним сейчас, видимо, случилось и с теми, кого вытолкнули из жизни со страшным клеймом «враг народа». И именно это — даже не мучения, не позорная смерть, а клеймо — и было самым ужасным.
— И чтобы не случилось это ужасное, ты, Николай, будешь сражаться за свою честь, свое доброе имя. Ты не должен, не можешь проиграть битву. Это твой долг перед партией…
Конвоиры подвели заключенного к какой-то комнате, открыли дверь. Подполковник Николай Михайлович Борисов вошел в кабинет следователя. Сражение началось.
Следователь, сидевший за письменным столом, даже не взглянул на заключенного. Он что-то писал, часто заглядывая в книгу, прислоненную к пластмассовому чернильному прибору. Книга была раскрыта примерно на середине. Николай узнал учебник французского. Отпустив небрежным кивком головы конвоиров, следователь еще некоторое время что-то писал.
«Спряжения зубрит», — механически отметил Николай.
Выждав, следователь медленно поднял бесцветные глаза.
— Садитесь, Борисов, — важно сказал он, напяливая на лицо некое подобие улыбки. — Сейчас мы вами займемся.
Николай подошел было к одному из двух мягких кресел, стоявших перед столом следователя. Но сесть не успел.
— Ваше постоянное место в моем кабинете, — медленно отчеканил следователь, — будет в том углу. Это, так сказать, наш «красный угол». Для «гостей», — улыбнулся он своей идиотской остроте.
В углу кабинета стоял маленький столик со стулом. Заняв «свое постоянное место», Николай понял, что стол и стул крепко привинчены к полу. Как бы бурно ни проходил допрос, следователи всегда были надежно гарантированы от удара стулом или столом. У подследственных же, как вскоре убедился Николай (к счастью, не на собственном примере), подобных гарантий не было.
Пока следователь,
В комнате витал легкий аромат дешевых духов или одеколона. В тюрьме, где, как правило, благоухает кислыми щами и карболкой, каждый новый запах фиксируется особенно обостренно.
Окно кабинета было приоткрыто, виднелась решетка. С воли, очевидно с какого-то двора, расположенного поблизости, доносились голоса играющих детей. За эти дни Николай слышал в тюрьме лишь лязг ключей, скрип стальных дверей, стук колес тележки, на которой развозят жидкие щи и кашу. Он отвык от всяких мирных нормальных звуков. Поэтому так приятно было услышать веселые детские голоса, убедиться в том, что в нескольких метрах от этой мрачной комнаты, по ту сторону высокой тюремной стены, кипит простая, хорошая человеческая жизнь.
Да, люди там, на воле, работают, учатся, ходят на собрания, вечером сидят в театрах, любят своих жен, поругивают и ласкают детей, спорят с друзьями. Знают ли, нет, подозревают ли, что за этими тюремными стенами разыгрываются тяжелые трагедии, что объектами и жертвами произвола, беззакония становятся здесь такие же честные люди, как и они сами?
Лишь несколько лет спустя узнал Николай, что в этой цепи трагических «случайностей» была своя система; что шайка авантюристов разработала сложную методику «выдачи на-гора» ложных, фальсифицированных показаний, вымогаемых — иногда выколачиваемых — из ни в чем не повинных, честных советских работников, чтобы доказать Сталину, что он окружен «шпионами» и «заговорщиками» и что только они — Берия, Абакумов и их подручные, а до них Ежов, Меркулов и другие — могут спасти вождя от уничтожения, а страну — от гибели. А ведь эти карьеристы и были подлинными заговорщиками.
Николай знал некоторых из этих напыщенных, заносчивых, но по существу мелких, жадных и эгоистичных людишек.
И они имели наглость орудовать, прикрываясь священным именем народа! «Спасая» Сталина, иезуитски, макиавеллистски играя на его страхах, они по существу докладывали ему именно то, что он хотел от них услышать…
Все это сложилось, ясно и четко, в сознании подполковника Борисова, разумеется, много позже. Тогда, глядя, как шевелит губами туповатый следователь, постигая премудрости французского языка, он начинал ощущать это еще смутно.
Спокойно, даже с какой-то внутренней усмешкой наблюдал Николай сизифовы муки полковника-студента. При всей своей туповатости и, как показали четыре года следствия, явной неспособности глубоко разбираться в людях, в их внутреннем мире, моральных качествах и достоинствах, так же, видимо, как и в слабостях и недостатках, полковник почувствовал эту усмешку. Но, оглядев хмурым, строгим взором подследственного, он продолжал свое занятие, пытаясь заставить Николая потерять терпение, утратить равновесие, сорваться.