Невидимые бои
Шрифт:
— Что-нибудь интересное рассказал?
— Нет пока… Но я его растормошу. Проговорится…
— Очень хорошо. Но самое главное — попробуйте найти кого-нибудь из работников высшего партийного аппарата.
— Невозможно. Есть у меня один на примете, в обкоме нашем когда-то работал. Кремень! Придешь к нему — чаем угощает, о театре, музыке, книгах может говорить до утра. А вот о секретах партийных — ни звука.
— Да, мы знаем людей этого типа. Но вы продолжайте попытки. Может быть, и там удастся отыскать слабое звено. В институтах ракетной промышленности у вас кто-нибудь есть?
— Есть наметки… Но пока ничего определенного.
— После военного направления
Долго продолжался шпионский инструктаж. Наконец Смадж встал.
— На следующих встречах мы будем отрабатывать технику связи, — заключил он. — А сейчас вам надо кое с кем познакомиться.
Пайл вышел из комнаты, через минуту вернулся с двоими. Один — невысокий, упитанный, в мягком дорогом спортивном пиджаке, был явно лицом высокопоставленным, судя по тому, как держал себя с ним его спутник — высокий худой американец в военной форме и подполковничьих погонах.
— Познакомьтесь, господин Плахин, с нашими американскими друзьями, — произнес Смадж.
Невысокий буркнул что-то себе под нос, протягивая руку Плахину, так и не расслышавшему его имени. Худощавый назвался отчетливее: «Петерсон».
Уселись за стол, Смадж и невысокий напротив Плахина. Невысокий вынул сигарету, закурил от зажигалки, предупредительно поднесенной ему подполковником.
— Мы очень рады познакомиться с вами, мистер Плахин, — начал невысокий по-английски. Подполковник переводил на довольно хороший русский язык. — Мы знаем, что вы активно сотрудничаете с нашими британскими коллегами, и надеемся установить с вами прочный деловой контакт.
Плахин надулся. Его одутловатые щеки свисали на челюсти, словно тесто. Нос-сапожок полез еще выше, напоминая известный карикатурный персонаж.
— Ничего не имею против, — важно произнес шпион. — Я даже пытался в свое время установить контакт с вашими людьми в Москве. Но из этого ничего не получилось.
— Да, да, да, мы помним… Конечно. Письмо, переданное вами нашим людям у американского клуба в Москве, было настолько необычным, я бы сказал, невероятным, что мы просто не поверили…
Невысокий не сразу понял, что фактически назвал Плахина чудовищем, небывалым в советских условиях. Шпион сверкнул глазами, надул щеки, выпрямился на стуле.
— Мы поняли, разумеется, что это было прекрасное, благородное намерение, — поправил оплошность своего шефа Петерсон.
— И когда мы узнали, что вы так хорошо работаете с нашими британскими коллегами, мы поняли, насколько неразумна — в данном случае — была наша чрезмерная осторожность…
Мы просто не знали как следует вас, ваших прекрасных побуждений… — благодарно взглянул на своего помощника шеф. Видимо, он понимал — хотя и не говорил — по-русски.
Шпион важно молчал. Но ему не терпелось перейти к конкретным проблемам. «Сколько? — думал он про себя, глядя на туповатое лицо невысокого. — Сколько вы будете мне платить? В рублях? Долларах?» Невысокий, видимо, понял, что пора переходить к делу.
— Мы хотим предложить вам по окончании вашей работы в Москве американское гражданство, службу в военном учреждении — консультантом по русским вооруженным силам. Для вас будет установлен особый оклад — две тысячи долларов в месяц. За время вашего пребывания в Москве — тысячу долларов и тысячу рублей — новых, разумеется.
— А когда вы разрешите мне покинуть Москву?
— Вы, разумеется, понимаете, мистер Плахин, что мы хотим использовать все ваши возможности. Судя по всему, вам доверяют, вы вне подозрений, занимаете хороший пост. У вас есть все возможности для того, чтобы обеспечить нас нужными сведениями.
Англичане сидели молча. Вытянувшись,
Было ясно: продавшись однажды, шпион, подобно блуднице, готов продаваться несчетное число раз. Видя это, американцы перешли на второстепенные материи, явно откладывая обсуждение деталей до следующего раза, когда они смогут поговорить с Плахиным без британских свидетелей. Новые хозяева расспрашивали своего наемника, успел ли он посмотреть Париж, побывал ли в «Фоли бержер» и других полуприличных, а то и вовсе неприличных заведениях. Пошло звучали шуточки, нехороший смех. Вскоре разговор иссяк — ни одна из сторон, ни американская, ни английская, явно не хотела раскрывать подробностей своих отношений с дважды шпионом. Встали из-за стола. Лакей-аннамит вкатил в комнату на колесиках высокий столик, уставленный разнокалиберными бутылками с разномастными напитками. Коктейли не создали, однако, нужного настроения. Поэтому ужинали по-русски — за столом, пили коньяк, джин, виски, водку. Условившись о следующей встрече, англичане уехали, сухо поджав губы: подчиняемся насилию, но не одобряем.
Американцы повезли Плахина в какой-то фешенебельный ночной «клуб». Пили в отдельном кабинете. Когда напились, на столе танцевала нагая тучноватая блондинка. Попойка закончилась самым гнусным распутством. В гостиницу «Лютеция» на бульваре Распай американцы привезли Плахина в два часа ночи.
За две с небольшим недели Плахин встречался с американцами три раза, с англичанами — два, разумеется отдельно. Отрабатывали технику связи. Плахин учился работать с приставкой к радиоприемнику, превращающей сигналы Морзе в цифры. Приставку американцы обещали передать Плахину в Москве: везти ее с собой было опасно. Приступил к изучению одностороннего передатчика для быстрого посыла зашифрованного сообщения в эфир с помощью особого приспособления, передававшего страницу текста за полторы секунды. Разучивал правила условной связи, пользование безличными средствами связи — тайниками и т. п.
Последнюю встречу и англичане, и американцы посвятили формальностям. Шпион подписал новые обязательства своим хозяевам. Примерил полковничьи мундиры — на одной квартире английский, на другой — американский. Его сфотографировали в этих мундирах. («Увидишь ты этот мундир, как свои уши», — пробормотал про себя Петерсон, давая выход презрению к этому человеку.) Петерсон был разведчиком до мозга костей. Но он имел понятие о профессиональной чести офицера, и, может быть, в нем заговорили остатки простой человеческой порядочности. Он видел русских в действии — на советско-германском фронте — и не мог не восхищаться тогда их огромным мужеством, небывалым героизмом, стойкостью, всепобеждающей идейной силой, напоминавшей ему, религиозному человеку, фанатизм первых христиан. Многое нравилось ему в этих людях. Перевод на «русское направление» в ЦРУ его огорчил. Довольный тем, что ему представилась выгодная в служебном отношении возможность использовать русского, Петерсон в то же время глубоко презирал это двуногое.