Невидимые знаки
Шрифт:
Отгородилась от всего мира.
Молилась о чуде.
Три мучительно долгих дня.
Я присматривала за ним, как и обещала.
Кормила.
Протирала.
Плакала.
Смотрела на него с мольбой во взгляде.
Но ему не становилось лучше.
Ему становилось хуже.
И хуже.
И...
хуже.
…
— Стелли, ты не можешь продолжать в том же духе. Тебе нужно отдохнуть.
Я отмахнулась от Пиппы и ее невыносимых просьб поесть. Мой
Даже Кокос не могла достучаться до меня сквозь мое горе.
Гэллоуэю не становилось лучше.
Краснота в пальце переросла в опухоль руки. Жгут не помог, его плоть покраснела от инфекции и боли. Гной сочился из ногтя, где ранее была заноза, мне больше не нужен был яркий свет.
Он пылал.
У него поднималась температура, он бормотал, нес бессмыслицу, видел галлюцинации. В одно мгновение он разговаривал с Коннором, в другое — со своей матерью. Он разговаривал с мертвыми так, словно они были живы... как будто он уже присоединился к ним.
Я все перепробовала.
Я окунула его руку в горячую, очень горячую воду. Измельчила и приложила листья, которые нашла Пиппа, и которые помогали при воспалении. Размяла мякоть кокоса и рыбу в пасту развела с дождевой водой и влила ему в горло.
Я сделала все, что могла, использовала все, что было в моем распоряжении, чтобы избавить его от лихорадки и вернуть ко мне.
Но ничего не помогло.
Наконец, на утро четвертого дня... всего через несколько часов после того, как он поранился, Гэллоуэй открыл глаза и вырвал мое измученное сердце из грудной клетки.
— Я умираю, Стел.
Я содрогнулась от желания заплакать. Мне отчаянно хотелось плакать. Чтобы найти хоть какой-нибудь выход раскаленному давлению внутри меня.
Но не смогла.
Я раздувалась и набухала, пока не стала переполненной и больной от слез. Я не могла сорваться. Если я это сделаю, кто подстрахует меня? Кто поможет вернуть Гэллоуэя к жизни?
Буйные, спутанные волосы рассыпались по моим плечам, когда я покачала головой.
— Нет. Нет, это не так. С тобой все будет хорошо. — Я погладила его по лбу, вытерла пот со скул, избегая смотреть на воспаленную руку. — С тобой все хорошо. Ты разговариваешь. Это уже говорит об улучшении. Ты разговариваешь со мной, Гэл. Ты идешь на поправку. Видишь... с тобой все будет хорошо. Все будет хорошо. Не могу передать словами, насколько все будет хорошо.
Прекрати талдычить «хорошо».
Но я не могла.
— Пожалуйста, Гэл. Верь в это. У тебя все будет хорошо. Очень, очень хорошо.
Его улыбка распотрошила мою душу в пыль.
— Эстель, детка... остановись.
Детка.
Он никогда не называл меня деткой. Никогда не называл меня иначе, чем Стел или Стелли. А сейчас он назвал меня деткой. Перед тем как решил покинуть меня?
Он не покинет меня.
Я не позволю.
На смену слезам пришел гнев.
— Не смей называть
Из дома вышла Пиппа, держа на руках Кокос, по лицу которой текли слезы.
Они слышали нас.
Они знали, что нам предстоит еще одна потеря. И тогда останемся только мы.
Три женщины.
Одни.
Вся мужская энергия и храбрость... исчезли.
Нет!
Я сердито посмотрела на свою приемную дочь, желая, чтобы она ушла со своим пессимизмом и бесполезным горем.
— Уйди! Иди. Не смотри на него так, словно он уже мертв!
Пиппа ахнула.
Какое-то мгновение мне казалось, что она взбунтуется, но развернувшись она умчалась прочь, унося с собой Кокос.
Отлично.
В добрый путь.
Если они не верили в чудо, им здесь не место.
С Гэлом все будет хорошо.
Вот увидите.
Все это увидят.
Он не имеет права покидать меня.
Именно тогда из глаз потекли слезы. Нежданные и нежеланные, полились по моим щекам, несмотря на испытываемую ярость по поводу их появления.
Гэллоуэй застонал, потянувшись ко мне.
Я прижалась к нему, положив голову ему на грудь, слушая, как колотится его зараженное сердце... делая все возможное, чтобы он прожил еще немного.
— Эстель, мне нужно тебе кое-что сказать. Мне нужно, чтобы ты отпустила мои грехи. Ты сделаешь это?
Я только кивнула и крепче прижалась к нему, хныча и всхлипывая, обливая его перегретое тело своими слишком горячими слезами.
Ему потребовалось время, чтобы сформировать предложение, обдумать нужные слова, потому что это был последний разговор. Наш с ним последний разговор.
Я знала это.
Он это знал.
Весь проклятый мир знал это.
Смерть витала в воздухе, когда моя единственная и настоящая любовь, муж и отец моей дочери, собирался с силами, чтобы облегчить душу.
— Я-я убил человека.
Скорее выдохнул, чем сказал он; его признание было едва слышно. Но его слова просочились в мою грудь, впитываясь, словно масло, как кислое молоко, перебродившие сливки, меня замутило, я хотела притвориться, что он хороший, трудолюбивый человек, которому я отдала свое сердце.
Но я не могла так с ним поступить.
Я не могла задавать вопросы или требовать ответов.
Я могла только слушать и прощать, чтобы перед смертью он мог облегчить душу и, надеюсь, найти рай после страха перед адом.
— Хотел бы я сказать, что это был несчастный случай. Хотел бы придумать сказку о загубленной жизни мальчика, который совершил ужасную ошибку. Но не могу. — Он шумно вдохнул. — Не могу лгать тебе, как лгал себе на протяжении многих лет. Я добровольно купил незарегистрированный пистолет. Доехал на поезде до его дома. Постучал в его дверь. Избил его за то, что он сделал с моей матерью, отцом, со мной. А потом... когда он раскаялся в своих преступлениях, я застрелил его.