Невидимый мир
Шрифт:
Дальше все погрузилось в туман. Странный туман, в котором не было боли, страха, не было вообще никаких чувств. Но можно было двигаться, стрелять, делать что-то. Главное, что чувствовала Ивик в этом полубезумном состоянии - нелепость и неправильность происходящего.
Ашен не должна умирать.
Умереть должна она, Ивик. Это в ее жизни все нелепо и запутанно. И она уже родила детей, от нее кто-то останется на земле. И она должна была умереть рядом с Кельмом, потому что любит его, а любить его нельзя.
У Ашен все в жизни правильно и очень хорошо. Она всем нужна. Она талантливая художница. Она сделала блестящую карьеру в таком еще юном возрасте. У нее свадьба на носу, уже и платье сшито. Ашен даже сейчас все делала правильно, она организовала оборону, она в нужный момент действовала решительно и подняла людей в атаку. Она не сделала в жизни вообще, кажется, ни одной ошибки. Только боялась, что жених ее опять... что с ним что-нибудь случится. Но с ним ничего не случилось.
То, что произошло, никак не укладывалось в сюжет. Это было непонятно. Это убивало.
Почему-то Ивик все казалось, что Ашен как бы и жива. Она аккуратно повернула ей голову, потому что наверное, так больно. Кровь уже перестала течь. Тогда Ивик подложила Ашен под голову чей-то бронежилет, аккуратно сложив его. Так удобнее лежать.
Потом ей пришло в голову, что надо бы перенести Ашен к раненым. Она даже сначала подумала "к другим раненым", но тут же сообразила неуместность слова "другие", ведь Ашен не ранена, она... что она?
Тут появился Кельм, мрачный и злой, Ивик выслушала, что стаффа иль Ванш убита, что он берет на себя командование. Что все должны перейти в помещение госпиталя. Ивик сказала, что Ашен надо перенести. Кельм не спорил. Он сам поднял Ашен и, забросив ее на плечо, понес, а Ивик подумала, что это слишком грубо, и ей ведь, должно быть, больно...
В помещении госпиталя стало очень тесно, у двери стреляли беспрерывно. Кельм объяснял, что попытки прорыва малыми группами дарайского фронта не удались. Но тем не менее, мы все сейчас переходим в Медиану, и будем держать оборону там, потому что там легче это сделать. В этот момент начали стрелять из огнеметов, кто-то закричал, страшно запахло жаром.... Ивик услышала "Эшеро Медиана!" и механически совершила переход, придерживая за плечо тело Ашен. Только здесь, в Медиане, она оставила подругу, потому что надо было работать обеими руками. Ашен осталась лежать на серой почве Медианы, рядом с носилками, рядом со сбившимися в кучку медсестрами, и это было правильно. Рядом с Ивик оказалась Женя, ее глаза выглядели огромными черными провалами на белом лице.
– - Ивик! Я... попробую...
– - Иди назад!
– рявкнула Ивик. Увидела доршей впереди.
И внезапно испытала острое, ни с чем не сравнимое наслаждение, потому что теперь не надо прятаться, хорониться за углы и баррикады, теперь можно просто убивать...
Кельм встал рядом с ней. Ивик растянула над рядом доршей сверкающую металлически-радужную линзу...
– - Молодец, - негромко сказал Кельм, - хорошо! Давай!
Линза расплавленным кипящим металлом хлынула вниз, на головы врагов. В ту же секунду Медиана загремела и расцвела, превращаясь под руками гэйнов в разноцветный многоликий ад.
Ивик понимала, что надо вставать. Что так нельзя. Что Марк уже давно ушел на работу, и это стыдно - валяться. Что она военный человек и умеет вставать за полсекунды, и через минуту уже стоять у двери одетой и с оружием. Но что-то сломалось внутри.
Так было теперь каждое утро. В выходные только ее поднимали раньше, потому что врывались дети, Марк будил поцелуями, ее отвлекали. А в будние дни она не могла встать. Спать уже не хотелось. Просто встать невозможно.
Почему нельзя лежать так всегда? Вообще никогда не подниматься больше. Как Ашен.
В сознании плыли сцены из недавнего прошлого. Это отвлекало от необходимости вставать, что-то делать. Жить. События захватывали и несли, так же ярко и неотвратимо, как захватывали порой - раньше - сцены нового романа или повести. Только от романа становилось легче на душе, а от этих воспоминаний - тяжелее.
Может, надо вспомнить все по порядку. Может, так будет проще, все уложится в голове, станет ясным. Но по порядку не получалось. Ивик не могла управлять этим процессом. Она могла бы встать, пойти в ванную, заняться чем-нибудь, готовить обед, положить этому конец.
Но вставать очень не хотелось.
Сейчас перед глазами всплыли похороны. Тело Ашен вытащили из Медианы. Спасли практически всех раненых, а она лежала там же рядом. Ивик была на похоронах. Это не часто бывает, что гэйна удается хотя бы похоронить. И тело почти нетронуто, маленькая ранка на шее. Только лицо уже совсем незнакомое - бело-синее, с вытянутым носом и острыми чертами. Чужое лицо, невозможно узнать. Теперь уже никаких сомнений - жизнь ушла из тела.
Дана плакала. Рыдала, вцепившись в куртку Ивик. Всхлипывала. Выла даже. Это раздражало. Но сказать Дане ничего нельзя, нехорошо, ведь горе.
Кейта стояла у этой... неприятно думать... ямы. Возле головы Ашен. Кейта не плакала, совсем. Ивик смотрела на нее и думала, что ведь после окончания квенсена Кейта окончательно стала для них близкой подружкой. О ней не думали, как о старшей. Эльгеро все-таки главнокомандующий. А Кейта... Никогда не вспоминали, что ей уже за пятьдесят. Что у нее уже внуки, дети Дэйма. Она была своя в доску, без возраста, всегда стройная, легкая на подъем, как все гэйны, двужильная.
А на самом деле уже старуха. На грани окончательной старости. У нее седая голова. Старое, измученное лицо. Тусклый взгляд. Это была другая Кейта, новая. Ивик не видала ее такой. И еще она поймала жест - Кейта опустила руку и погладила Ашен по голове, и это было так, как будто она гладила маленького ребенка, сидящего у нее на коленях.
... Миари сидела у Ивик на коленях и рассказывала про школу. Что они в лаборатории разводят каких-то рачков. И рачки уже вылупились! Миари большая, взрослая девочка. Не так уж далеко до распределения, и она не будет гэйной, подумала Ивик. Никто из детей не унаследовал ее способности. Хорошо это или плохо? Ивик не знала. Если бы их взяли в квенсен, она не расстроилась бы. Их смерть уже не пугала. Все умирают. Почему ее дети должны быть исключением? Или это у нее уже неладно с психикой? Ведь наверное, ненормально так думать... Ивик всматривалась в черты Миари, и вдруг понимала, что девочка совсем не изменилась. Сквозь ее черты Ивик видела все того же младенца, которого так сладко было держать на руках, который умел звонко хохотать и безутешно плакать по какой-нибудь очень серьезной причине... только причины для плача и смеха теперь изменились. И они изменятся еще. А человек не меняется, он всегда остается вот таким малышом. Только кроме матери, этого никто не может видеть.