Невидимый страж
Шрифт:
— Позвоните инспектору Ириарте и помощнику инспектора Эчайде. Мне нужен ордер на «Терру», на дом Флоры и на кондитерскую Саласар, — ответила она, проводя рукой по лицу тем же жестом, который она совсем недавно подметила у Флоры и который, как ей теперь стало ясно, означал глубокий стыд. — Встречаемся возле кондитерской. Я уже здесь.
«У себя дома», — прошептала она, нажав на кнопку окончания разговора.
Она вышла из машины, подошла к двери и прислушалась. Ничего. Вытащив ключ, висевший у нее на шее, она вставила его в замок, но прежде инстинктивно нащупала пистолет. Едва коснувшись рукояти, она вспомнила, что забрала пистолет Монтеса.
— Черт… — пробормотала она, думая о смехотворном обещании не носить оружие, которое она дала Джеймсу.
Досадливо поморщившись, она напомнила себе о том, что, в конце концов, не нарушила своего обещания.
В этом была вся Флора, никогда и никому не позволявшая что-то делать за себя. Даже это. Амайя снова огляделась, пытаясь извлечь из окружающей обстановки недостающую информацию. Куда могла отправиться Флора, чтобы завершить свою работу? Только не домой. Скорее она избрала бы кондитерскую или какое-то другое место, больше связанное с другой стороной ее жизни. Возможно, к реке. Она направилась к двери и, проходя мимо письменного стола сестры, увидела на нем открытую корректуру ее новой книги. Цветная фотография, явно сделанная в студии специалистом своего дела, демонстрировала расписанное красными фруктами блюдо, на котором были разложены пирожные, сверкающие крошечными кристаллами сахара. Искусно сделанная надпись гласила: Чачингорри (по рецепту Хосефы «Толосы»).
Она достала телефон и набрала номер.
Тетя ответила почти сразу, но Амайя оборвала ее приветствие вопросом:
— Тетя, тебе знакомо имя Хосефа Толоса?
— Да, только она уже умерла. Хосефа Урибе, более известная под прозвищем Толоса, это покойная свекровь твоей сестры, мать Виктора. Та еще тетка была… Если честно, она полностью закабалила своего сына. Имея столь властную мать, в придачу он еще и женился на воинствующей женщине вроде твоей сестры. Угодил из огня да в полымя. Бедный мальчик. Его вторая фамилия Урибе, но дело в том, что эту семью все знали под прозвищем Толоса, потому что дедушка Виктора был оттуда родом. Мы никогда не были с ней близки, но моя подруга Ана Мария дружила и с ней. Если хочешь, я могу ее расспросить.
— Нет, тетя, не стоит, — ответила Амайя, пулей выскакивая на улицу и на ходу открывая электронную почту в своем карманном компьютере в поисках ответа на вопрос, который она задавала на одном из форумов.
Топливные баки старых мотоциклов чистили изнутри двууглекислой солью или уксусом, который шлифовал внутреннюю поверхность бака и выводил наружу все частицы окиси. Частицы окиси, к которым присоединились остатки углеводорода и уксуса, в свою очередь попавшие на тонкую кожу козы. Тонкую кожу одежды мотоциклиста. Амайя до сих пор ощущала мягкую кожу перчаток и куртки Виктора и их аромат, когда она обняла его под дождем.
Когда Флора только что вышла замуж, Амайю, совсем еще малышку, пару раз брали на хутор, где жила семья Виктора. Это было типичное хозяйство, занимавшееся разведением скота. Хосефина Урибе тогда еще была жива и заправляла всеми работами в своем доме. Воспоминания Амайи мало что сохранили. Она помнила немолодую женщину, накормившую ее полдником, и желтые цветочные горшки с разноцветной геранью на фасаде дома. Но ее отношения с Флорой уже тогда были прохладными и отстраненными. Она больше никогда не бывала у сестры в гостях.
Амайя на полной скорости гнала маленькую «микру» по дороге, ведущей к кладбищу. Миновав его, она начала считать усадьбы, потому что запомнила, что дом Виктора был третьим слева. И хотя сам он не был виден с дороги, на повороте к нему стоял столб, служивший ориентиром. Она сбросила скорость, чтобы случайно не проскочить этот столб, и тут же увидела на обочине шоссе «мерседес» Флоры. Ведущая к дому дорога скрывалась
Прежде чем углубиться в лес, она набрала номер Хонана и с некоторой оторопью обнаружила, что покрытия в этом месте нет. Она попробовала связаться с комиссариатом, затем с Ириарте. Безрезультатно. Она начала пробираться между сосен с низко нависающими ветками. Хвоя, толстым слоем устилающая землю, затрудняла ее продвижение вперед и делала его весьма опасным, несмотря на то что между деревьями пролегала ведущая к дому тропа. Видимо, местные жители с незапамятных времен пользовались этой дорогой, а Флора, должно быть, узнала о ней, когда сразу после свадьбы какое-то время жила в доме свекров. То, что ее сестра решила добраться до дома через лес, а не посредством подъездной дороги, давало Амайе представление о ее намерениях. Деспотичная и властная Флора сложила два плюс два раньше нее, воспользовавшись информацией, которую ей регулярно предоставлял наивный Фермин, очарованный ее гипнотической литанией из нанесенных ей обид. Амайя вспомнила, как бесстыдно она вела себя во время воскресного обеда в доме тети. Она не только позволяла себе оскорбительные комментарии в адрес погибших девочек, но также громогласно делилась с ними своими представлениями о благопристойности и приличиях. И наконец, она водрузила на стол эти чачингорри, пытаясь отвлечь ее внимание от истинного преступника, от этого мужчины, которого она никогда не любила, но все равно считала себя обязанной о нем заботиться, так же, как ухаживать за амой, продолжать семейный бизнес или каждый вечер выносить мусор.
Флора управляла своим миром посредством дисциплины, порядка и железного контроля. Таких женщин, как она, рождала жизнь в этой долине. Она была одной из etxeko andreak[45], остававшихся хранить очаг, когда его в поисках лучшей доли покидали мужчины, отправляющиеся в дальние края. Одной из женщин Элисондо, хоронивших своих детей после эпидемий и выходивших работать в поле, не успев осушить слезы. Одной из женщин, которые не отрекались от темной и грязной стороны бытия, а просто умывали и причесывали ее и в до блеска начищенных туфлях отправляли на воскресную мессу.
Вдруг неожиданно для самой себя Амайя ощутила, что в ее душе брезжит понимание поведения и образа действий сестры, к которому примешивалось удушающее отвращение к острому недостатку сердечности, которым так кичилась Флора. Она думала о Фермине Монтесе, скорчившемся на плитах парковки, и своих собственных неуклюжих попытках защититься от хорошо подготовленных нападок сестры.
И еще она думала о Викторе. О своем дорогом Викторе, который плакал, как ребенок, глядя на то, как Флора целует другого мужчину. О Викторе, восстанавливающем старые мотоциклы, возрождающем прошлое, по которому он так тосковал, о Викторе, живущем в доме, принадлежавшем его матери, сеньоре Хосефе, Толосе, которая была непревзойденной мастерицей в выпечке чачингорри. О Викторе, сменившем властную мать на тираническую жену. О Викторе-алкоголике. О Викторе, обладающем достаточной силой воли, чтобы воздерживаться от спиртного на протяжении последних двух лет. О Викторе-мужчине в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти лет. О Викторе, возмущенном появлением самозванца, имитирующего его преступления. О Викторе, одержимом идеалом чистоты и справедливости, представление о котором как единственно возможном образе жизни в него вдолбила Флора. О человеке, приступившем к осуществлению грандиозного плана, который позволил ему подчинить своей воле бесстыдные желания, похотливые взгляды на девочек и грязные мысли, порождаемые в его голове их бесстыдством и постоянной демонстрацией своих тел. Возможно, какое-то время он пытался заглушить свои фантазии алкоголем, но наступил момент, когда желание стало столь острым, что за одним бокалом последовал второй, а затем и третий. Все, что угодно, лишь бы заставить умолкнуть голоса, которые взывали изнутри, требуя, чтобы он отпустил на волю свои желания. Всегда подавляемые желания.