Невинная вдова

О’Брайен Анна

Ричард сгреб со скамьи плащ и шляпу и уже намеревался меня покинуть. Я его опередила. Одним прыжком я оказалась рядом и схватила его расшитые кожаные перчатки. Он протянул руку, ожидая, что я подам их ему.

Я покачала головой, сминая пальцами мягкую кожу. На атласной подкладке сверкал геральдический символ Ричарда, белый вепрь. Мощные клыки были вышиты золотом. Сильное животное показалось мне пойманным и совершенно беспомощным в сияющем узоре вышивки. Вдруг перед моими глазами все расплылось. На моих ресницах застыли слезы.

Ричард тихо и грустно засмеялся.

— Так ты решила

украсть мои перчатки?

— Да.

Я спрятала руки с перчатками за спину.

— Они для тебя слишком велики.

— Я знаю.

Он понял, зачем они мне понадобились. Ричард всегда меня понимал.

— Что ж, если это тебя утешит, оставь их себе.

Я увидела в его глазах жалость. Как я презирала себя в этот момент! Я прижала перчатки к груди, но все во мне кричало: этого недостаточно! Как могут они заменить мне тебя? Пара перчаток — единственное утешение в жизни, исполненной сожалений?

— Прощайте, ваша светлость.

Я не должна больше плакать!

— Прощайте, миледи. Прощай, моя любовь.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как Ричард покидает меня, и без сил опустилась на каменные ступени алтаря. Лишь услышав, что шум стих, а топот копыт начал удаляться, я вскочила и бросилась бежать на крепостную стену.

Я смотрела Ричарду вслед, пока меня окончательно не ослепили слезы. Если он и оглянулся, я этого не видела. Если он помахал на прощание рукой, это осталось незамеченным. Лишь одна мысль жестокой болью отдавалась у меня в висках. Если мне и в самом деле суждено прожить жизнь изгнанницы, я больше никогда его не увижу. Мне показалось, что у меня в груди на месте сердца образовалась странная пустота. Я знала, что ничто никогда не заполнит этой зияющей бездны. Я сунула руки в перчатки, надеясь ощутить его тепло, но они уже остыли. Мое тело сотрясали рыдания, и я едва держалась на ногах.

Графиня проявила мудрость и позволила мне в полном одиночестве выплакать горе на продуваемой всеми ветрами стене. Окончательно замерзнув, я спустилась вниз.

— Он уехал.

Я шмыгнула носом, надеясь, что вуаль скроет от ее глаз мое распухшее лицо, и сунула перчатки за лиф платья.

— Я знаю.

Мама приложила ладонь к моей щеке. Всмотревшись в мое лицо, она увлекла меня на кухню, где усадила за грубо сколоченный стол и налила в кубок вина. Кухарка поставила передо мной миску горячего бульона. Я молча сидела, упорно отказываясь принимать от них утешение. Не обращая внимания на удивленные взгляды слуг и нанеся непоправимый ущерб своим юбкам, мама придвинула ко мне табурет, села рядом и обняла за плечи. Она развернула меня к себе и посмотрела в глаза.

— Выпей вина, Анна. И поешь.

— Я не хочу…

— Да, он уехал. И ты должна с этим смириться. Еда не поможет твоему горю, но сейчас тебе, как никогда прежде, необходимы сила и присутствие духа.

Я остро ощутила безнадежность своего положения.

— Он меня оставил…

Я почувствовала, что мой голос вот-вот сорвется и я разрыдаюсь.

— Да, оставил. — В мамином голосе не было сострадания, лишь непреклонная воля. — Пойми, Анна, у Ричарда нет выбора. Долг требует от него преданности и повиновения королю.

— Он мне нужен, — только и смогла ответить я.

— Нет, не

нужен. Ты должна научиться жить без него, и ты этому научишься. Зато мне нужна ты. И ты не допустишь, чтобы расставание с Ричардом тебя раздавило. Ты меня поняла?

— Да.

Я вытерла лицо рукавом.

Графиня встала, но остановилась и обернулась, чтобы взглянуть на меня.

— Если нам придется расплачиваться за действия моего господина, мне потребуется твоя поддержка. Я не могу позволить тебе оплакивать Ричарда. Поэтому ешь!

Напоминание о чувстве долга и фамильная гордость придали мне сил. Я начала есть, стараясь не подавиться. Убедившись, что я повиновалась и взяла себя в руки, графиня ушла. Но прежде чем выйти из кухни, она склонилась надо мной и поцеловала мои волосы. Она меня понимала. Ей были знакомы и сердечные страдания, и боль расставания и потери.

— Ричард покинул тебя не потому, что разлюбил. Это было написано на его лице, когда он вышел из часовни. Он страдает так же сильно, как и ты.

Эти слова бальзамом пролились на мое израненное сердце, но особого облегчения не принесли.

В конце концов нам пришлось спасаться бегством.

Мы собрали все необходимые вещи, а также наполнили мешки золотом и фамильными драгоценностями Невиллей. Один Господь ведал, вернемся ли мы когда-нибудь в наше гнездо, и в наших скитаниях нам вполне могли понадобиться все ценности, которые мы только могли унести с собой. На башнях замка по-прежнему гордо развевались наши стяги, но во дворе уже ожидали экипажи. Последние несколько ночей мы почти не спали, и наши нервы были напряжены до предела. В отсутствие Изабеллы у меня не было даже возможности поупражняться в язвительности и остроумии.

— Мы уходим на юг! — провозгласил объявившийся наконец Уорик. С ним был мрачный и озлобленный Кларенс. У нас не было времени на обмен приветствиями. — У вас есть час на сборы. Успеете? За нами гонится Эдуард. Мы потерпели поражение. Нас ждет корабль, мы отплываем в Кале.

Я видела, что отец обессилен и едва стоит на ногах.

— Быть может, Эдуард проявит милосердие? — с надеждой в голосе спросила графиня.

— Нет. — Отец не старался подбирать слова и смягчить удар. — Видишь ли, я отверг требование Эдуарда предстать перед ним. Он располагает такой армией, что у нас недостаточно сил, чтобы сражаться. Эдуард объявил нас предателями, и если мы попадем к нему в руки, он поступит с нами соответствующим образом. Мы вторично подняли оружие против короля и потерпели неудачу… — Он пристально посмотрел маме в глаза. — У нас нет выбора. Мы все направляемся в Кале. И кто знает, когда мы сможем вернуться в Англию?

Итак, мы не стали тратить время на бесполезные разговоры. Перед лицом такого несчастья я не могла даже спросить отца о Ричарде. Выжил ли он в состоявшейся битве? Спустя час мы уже были в пути. Так началось наше долгое и трагическое странствие, приведшее к неожиданному отказу принять нас в гавани Кале, к тяжелым родам и появлению мертвого ребенка, к горькому и безрадостному существованию с клеймом предателей английской короны.

Глава седьмая