Невиновные
Шрифт:
Он мечтал. Но он знал, что на самом деле все совсем не так, что у его дочери, так же как у сына, своя жизнь, и им гораздо веселее со своими сверстниками.
Они оба очень любили его, но, должно быть, он казался им чудаком, маньяком-домоседом, живущим на обочине настоящей жизни.
Так ли уж он отличался в этом от Аннет? У него была мастерская, был свой мирок коллег за верстаками, живших одной семьей. А Аннет отдавала всю себя своим старикам и инвалидам.
Такие мысли постоянно
Почему так?
Если бы они жили как обычная супружеская пара, то посвящали бы больше времени детям. Но они не были обычной парой. Никогда, к примеру, им не приходило в голову поцеловаться, разве только утром и вечером.
Никогда он не видел, как его жена купается в ванне, и она даже предпочитала, чтобы его не было в спальне, когда она раздевалась или одевалась.
Он снова видел ее в ресторане на Вогезской площади, когда она впервые согласилась поужинать с ним. Она казалась ему такой хрупкой, такой слабенькой.
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых таился страх.
Ему хотелось поднять ее на руки и сказать, что жизнь вдвоем будет полна радости, хотелось умолять ее ничего не бояться.
Со временем она, наверное, обрела больше уверенности, но теперь-то он был убежден, что она никогда всецело не отдавалась ему. Он был ее мужем. Она его очень любила. У них было двое детей, которые не доставляли им никаких хлопот, и им еще выпало счастье найти эту драгоценную Натали, умевшую улаживать все осложнения.
Ему было необходимо понять. Поэтому он и рылся в памяти в поисках мелких, но значимых фактов.
Вот, к примеру, когда она рожала в клинике Жан-Жака… В первый день он лишь прикоснулся кончиками пальцев к щечке ребенка и ощутил, что жена следит за ним…
Потом, на третий или четвертый день, он захотел коснуться губами детского лобика.
— Не рекомендуется их целовать, — сказала она.
— А тебе можно?
— Я мать…
Как будто ребенок не принадлежал в той же мере и ему.
Она смогла кормить ребенка грудью, но никогда не делала этого при нем, а уходила в спальню.
Что все этого означало? То же самое было и с Марлен.
Имена детям выбирала она. Просто говорила:
— Мы назовем его Жан-Жак…
Потом:
— Мы назовем ее Марлен…
И он понял, что спорить с ней не стоит. Тогда это казалось ему естественным. Пока дети были грудными, она отдавала им все свое время, и можно было бы сказать, что она рождена, чтобы стать матерью многодетного семейства.
Спустя несколько месяцев она уже была готова вернуться к своей работе и передоверяла детей Натали.
Не ему — Натали.
Может, она ему
Он нашел сына в гостиной, Жан-Жак слушал пластинки, включив на полную громкость.
— Минутку…
Он выключил проигрыватель.
— Мне нужно было расслабиться. Я был бы рад постареть на две недели…
— Такое бывает раз в жизни.
— Думаешь? В зависимости от университета, который я выберу, мне, возможно, придется сдавать вступительные экзамены. И на этот раз не на родном языке.
— Можно тебя спросить, почему ты предпочитаешь учиться в Америке?
— Чтобы узнать оба материка. Не так уж важно, какой факультет я выберу, в любом случае это будет полезно для меня…
— А ты сможешь приезжать повидаться с нами на каникулах?
— Если у тебя будут средства оплатить дорогу, — ответил он с улыбкой.
— Еще вчера я не смог бы ответить тебе утвердительно. А сегодня я провел переговоры об одном деле, которое принесет мне много.
— Надеюсь, ты по-прежнему сможешь работать сам по себе и сохранишь мастерскую?
Жан-Жак часто бывал в мастерской ребенком и всегда восхищался множеством крохотных инструментов и видом на крыши Парижа…
«Здесь так красиво…»
— Да, сынок. Я сохраню свою независимость и буду сотрудничать с самым крупным ювелиром Парижа, чтобы снабжать своими изделиями его магазинчик в Довиле. Магазинчик, где будут продаваться только наши вещи…
— А как же Брассье?
— Разумеется, мы остаемся компаньонами.
— Ив Довиле тоже?
— Да, и в Довиле.
Похоже, Жан-Жаку это пришлось не по душе.
Глава 5
Теперь, когда он входил в мастерскую, все мгновенно умолкали, потом каждый здоровался с ним, но не так по-простому, как раньше. Было ли это особым проявлением уважения, какое испытывают к человеку, пережившему большое горе, которому ничем нельзя помочь?
Он сознавал это, но ничего не мог с собой поделать. Наверное, можно было бы заставить себя вести непринужденные разговоры, однако притворяться было не в его характере.
Что же его так угнетало? Он мог бы сказать: «Все!»
Прежде всего, смерть жены, ощущение пустоты рядом с собой. Начиналось это с самого утра, когда он одевался. В стакане в ванной комнате еще стояла зубная щетка Аннет. Потом, когда он открывал большой нормандский платяной шкаф, чтобы достать свой костюм, он видел в левой части одежду жены.
Натали, выждав несколько недель, обратилась к нему:
— Что со всем этим делать, мсье? Ведь есть так много бедных женщин, которые нуждаются…