Невиновных нет
Шрифт:
– Вот этих троих я не знаю, видите рыжеволосый и двое по бокам, но дважды они приходили к Фите.
Зуйков остановил движение пленки кнопкой "пауза".
– Давно?
– Один раз, кажется, летом, второй недавно, перед его командировкой во Францию. Рыжеволосый был один раз перед Францией.
– Как они попали к Фите? Записались на прием? Ведь у него есть специально отведенные для приемов дни. К нему не так просто попасть. Как они назвались вам, представились?
– Они пришли в неприемный день.
– Оба раза?
– Да.
– И вы их сразу пустили к нему?
– Нет. Через две-три минуты, после того, как они вошли в приемную, Анатолий Иванович
– Вас это удивило?
– Нет. Раз он так сделал, значит так нужно было. Удивляться поступкам начальства в мои функции не входит.
– Скажите, Ада Георгиевна, комитет ваш имел какие-нибудь деловые отношения с фирмой "Улыбка"? Через ваши руки проходят сотни документов, где-нибудь это забавное название фирмы попалось бы вам на глаза.
– Нет, ни разу.
– Он часто ездил во Францию?
– В этом году трижды. Раз - с парламентской делегацией и дважды в командировку.
– По каким вопросам?
– Этого не знаю.
– Ада Георгиевна, накануне смерти Фиты вы вечером, около одиннадцати, звонили ему? В связи с чем так поздно?
– В такое время я ему вообще никогда не звонила. И в этот вечер не звонила. Тем более, что была на концерте.
– Что ж, Ада Георгиевна, большое вам спасибо.
Они вернулись в его кабинет, он помог ей надеть пальто.
– Я вызову машину, чтоб вас отвезти, - предложил Зуйков.
– Спасибо, не нужно, мне еще надо в магазины.
Зуйков отметил ей пропуск и проводил до лифта.
Когда она ушла, Зуйков подумал: "Что ж, высоко вы летали, Анатолий Иванович. Да вот только куда и как залетели, что пустили себе пулю в висок? И кто эти двое с третьим - рыжим, - которых вы самолично встречали и препровождали к себе в кабинет в неприемные дни?.. Встреча и время ее вроде были обусловлены? Без участия секретарши?.." Он снял трубку, позвонил на дачу Фиты. Ответила жена.
– Евдокия Федосьевна, простите за беспокойство. Это Зуйков. Я хотел бы к вам завтра подъехать, есть еще несколько вопросов. Я понял... Вы уж извините... Хорошо, значит к десяти.
Затем он снова позвонил на бывшую дачу ЦК КПСС. И опять телефон не отвечал. Следующий звонок он сделал Евгении Францевне Скорино, но и тут никто не снял трубку. И последний звонок - прокурору.
– Леонид Степанович, здравствуйте. Это Зуйков.
– Здравствуйте, Антон Трофимович.
– Как у вас с делом Фиты?
– Будем закрывать. Стопроцентное самоубийство. У вас что, есть сомнения, что-нибудь новое открылось?
– Ничего особенного... Обыск повторный у него на даче не был?
– Был.
– Что-нибудь нашли?
– Абсолютно ничего. А вы не собираетесь закрывать?
– спросил прокурор.
– Еще повременю немного, - ответил Зуйков.
– Зряшная трата времени, но это уже ваше право.
– Я мог бы приехать посмотреть дело?
– Приезжайте. Я скажу следователю, который вел дело. Запишите фамилию, - прокурор продиктовал.
– Спасибо. Я часам к двенадцати заскочу.
– Милости прошу...
Вечером, уже из дому, Зуйков еще раз позвонил на бывшую дачу ЦК КПСС и Евгении Францевне Скорино. В обоих случаях результат был один - никто не ответил...
Дом по адресу в Матвеевской Сытников нашел не без труда. Это было двухэтажное кирпичное здание барачного типа.
– Второй этаж, квартира, кажется, первая справа, - пробурчал Сытников... Мне-то что теперь делать?
– Убирайтесь отсюда вон, - произнес Брустин, и не оглядываясь, вошел в подъезд, где было сумеречно и воняло кошками и мочой. Приблизился к двери, прислушался. Раздавались голоса, по радиоточке играла музыка, и
– Ну что мы тут, как псы поганые на цепи!
– сказал рябой Лащев. Сколько можно! Не выйти никуда!
– А что делать? Сидеть и ждать звонка. Это уже не Артур будет звонить из Риги, а здешние, московские. Сидеть и ждать, покуда сообщат, что "клиент" наш вернулся.
Помолчи. Затем Лащев сказал:
– Слушай, а что если нам все-таки смотаться в Ростов, свалить с рук "тачку". Это ж два дня! Туда "семеркой", обратно самолетом!
А если в самые эти два дня вернется "клиент" и нам позвонят?
– Как-нибудь отбрешемся. Давай, Мартин. В машине полный бак, завтра я смотаюсь на такси или на "леваке", залью еще две канистры и ночью покатим. По сути нас не будет один день. Ничего не случится, - уговаривал рябой.
Виксне молчал, раздумывал. В том, что говорил напарник, резон был: избавиться от "семерки". Потом, после выполнения "заказа", это будет сложнее - мотать в Ростов. Надо будет отсюда сразу же рвать когти за границу, - в Латвию, домой.
– Ладно, - вздохнул Виксне...
Но Брустин не слышал этого разговора, он уже спустился вниз, стоял у подъезда, смотрел по сторонам. Машины не было, ни "семерки", ни какой-либо другой. "Москвич" свой он поставил метрах в тридцати, и сейчас сидел в нем, окоченев, следил за подъездом. Было около полуночи, когда он решил ехать домой.
Съев кусок холодного мяса из супа и попив горячего чая, немножко согрелся. Затем взял фонарь, широкий кухонный нож, спустился в подвал, где шли коммуникации, прошлепал по натекшей из труб воде, отыскал нужный стояк. За ним была ниша, прикрытая кирпичом, заделанным гипсом. Расколупав ножом гипс, Брустин, обламывая ногти, вытащил плотно подогнанный кирпич, сунул руку в нишу и извлек сверток в целлофановом мешочке. Вернувшись, он сел за стол, достал из мешочка сверток, стал разворачивать старые пожелтевшие газеты. На одной из них было напечатано: "Колхозники рапортуют товарищу И. В. Сталину". После газет шла белая тряпка, от нее сразу запахло ружейным маслом. Он развернул ее. И сразу же тускло блеснул металл, покрытый пленочкой масла. Это был пистолет "Збруевка" девятого калибра, привезенный им с фронта. Пятьдесят лет он пролежал в этой высохшей тряпице, смазанный, снаряженный полной обоймой. Брустин принес из кухни сухую тряпку, разобрал пистолет, протер, вылущил из обоймы тупорылые патроны, тоже протер, собрал пистолет, взвел, щелкнул, затолкал патроны в обойму, вогнал ее знакомым ударом в рукоятку и положив "Збруевку" на стол, молча глядел на нее. Полвека он хранил ее, ни разу не выстрелив. Мог ли думать тогда он, двадцатидвухлетний парнишка, капитан, только что снявший погоны, еще холостяк, помешанный, как все молодые, на оружии, что спустя столько десятилетий снова возьмет его в руки?! И сейчас, разбирая, протирая каждую деталь пистолета, каждый патрончик, он все делал спокойно, без всякого волнения, сосредоточенно, даже с давней любовью, вовсе не думая о том, зачем он это делает. Решимость пришла сразу после мысли: "Теперь я совсем один, мне ничего не нужно. Все потеряло смысл... Миша, очевидно, понял, что машина, которую он делал накануне для другого владельца, угнана. О том, что Миша это понял, вероятно догадался латыш. Он подстерег Мишу, вернее ждал, чтоб предложить свои услуги, и как только Миша "проголосовал", подъехал, Миша сел. Но почему сел? Не узнал или его силой заставили?.."