Невиновных нет

Глазов Григорий Соломонович

Большая голая комната. На окне решетка. Стол, два стула по обеим его сторонам. За одним - Зуйков, напротив, на втором, старый человек с изможденным, но гладко выбритом лицом, одет опрятно. Это - Брустин Борис Сергеевич. Они беседуют уже полчаса, беседуют так, как будто сидят за столиком в кафе, а не в СИЗо. Эта тональность установилась сразу, едва Брустина привели. Задал ее он, без всякой бравады дав понять Зуйкову, что не угнетен, не подавлен пребыванием здесь, где он терпеливо и спокойно готов ожидать суда.

–

Мне в сущности все равно, что меня ждет. Жену я потерял, теперь вот сына. Для кого жить? Для себя? Так я уже стар, свое прожил, - сказал Брустин.

– Так нельзя, - сказал Зуйков.

– А как можно?
– насмешливо спросил Брустин.

– Вы были убеждены, что именно эти двое?

– Абсолютно. Если бы у меня была хоть толика сомнений, я бы остановился... Впрочем, я все написал в своих показаниях и на допросах до деталей рассказал следователю.

– Я прочитал.

– Тогда в чем же дело?

– Но это самосуд.

– Согласен. А что бы вы делали в моем положении?

– Ну...
– попытался найти ответ Зуйков.

– Заявить в милицию, ждать?
– усмехнулся Брустин.
– Вы же сами понимаете, что ничего бы из этого не получилось. Пока милиция расчухалась, они бы исчезли. Предварительно убив того, кого собирались. А потом - опять кого-нибудь. И еще кого-нибудь. Их надо было остановить. А таких можно остановить только таким способом. Они для общества не представляют никакой ценности. Но главное даже не в этом, а в том, что они убеждены, что чья-то чужая жизнь принадлежит им. Они и не думают, что это присвоенное ими право подлежит сомнению.

– Но и вы взяли на себя право палача еще до вынесения приговора.

– Повторюсь, станьте на мое место: убивают моего единственного сына только за то, что он заподозрил их в угоне машины. Хотя это не входило в их планы, а так, походя, между делом. Подумаешь, еще одного! В их планы входил другой человек, им, видите ли, приказал некий Артур из Риги. И они бы исполнили этот приказ с легкостью, словно им повелели нарвать яблок в чужом саду.

– Они часто упоминали этого Артура.

– Нет, кажется один или два раза. И было ясно, что он их "работодатель".

"Артур, Артур", - вертелось в голове Зуйкова имя, которое, он был уверен, уже слышал. Однако где - вспомнить не мог.

– У вас есть адвокат?
– спросил Зуйков.

– Я не нанимал и мне не нанимали - уже некому это делать. Мне дали государственного.

– У вас есть какие-нибудь просьбы?

– Одна: я хочу похоронить сына по-людски. Тело его, наверное, валяется в морге. Это, поверьте, единственное, что меня гложет.

– Я постараюсь добиться этого, - пообещал Зуйков.

– Буду вам благодарен... Впрочем, что вам моя благодарность? Для меня это что-то значит, для вас это же будни... На том они и расстались.

Возвращался Зуйков в подавленном

настроении. Ему было жаль одинокого старика, безупречно прожившего жизнь и вот как ее завершившего. Он слушал сейчас свои мысли не как полковник Зуйков, официальное лицо, знавшее Уголовный кодекс, а просто как Антон Зуйков, отец шестнадцатилетней дочери. Случись с ней нечто подобное, что сделал бы? Застрелил бы негодяев? Застрелил бы! А там, будь, что будет...

И уже поднимаясь в лифте на свой этаж в управлении, он внезапно, в каком-то озарении вспомнил: Артур! Это имя упоминал Оленич - умиравший в больнице от рака почки бывший "вор в законе"! Упоминал, как о "диспетчере" заказных убийств! Значит те двое присланы были сюда им. По чью же душу в этот раз?..

Первое, что сделал, когда вошел в кабинет, стал названивать людям, которые могли разрешить Брустину Борису Сергеевичу похоронить сына...

8. ПОСЛЕДНИЕ ПОВОРОТЫ КРУГА. МОСКВА. СЕГОДНЯ

Уходил Желтовский от генерального директора государственного авиастроительного объединения "Крыло" Артемия Тарасовича Кононенко удовлетворенный не только полученной устной информацией, он получил от Кононенко сделанную тут же при Желтовском ксерокопию с документа, о котором поведала Скорино и который вкупе с ее бумагами ставил на всем точку. Теперь можно было приближаться к финалу и другой темы. Вернувшись домой, он позвонил Перфильеву.

– Он занят, у него совещание. Кто спрашивает?
– осведомился мужской голос.

– Передайте - Желтовский.

– Подождите у телефона.

Через какое-то время тот же голос ответил:

– Павел Александрович через полчаса перезвонит вам, оставьте свой телефон.

– Он его знает...

И Перфильев перезвонил, через полчаса:

– Здравствуйте, Дмитрий Юрьевич. Вы звонили, слушаю Вас.

– Я, как вы уже убедились, гонец с дурными новостями. Впрочем, на сей раз не знаю: дурные это новости или хорошие для вас.

– А именно?

– Ив Кнорре пытался в тюрьме покончить с собой.

– Для чего вы мне это сообщаете?

– Думаю, вам это не безразлично. Все-таки ваш партнер.

– Но почему это небезразлично вам?

– Вопрос по существу. Я же перед отлетом в Чечню обещал, что отвечу на ваши вопросы.

– Я могу приехать к вам?
– спросил Перфильев. И добавил: - Сегодня.

– Безусловно.

– Когда?

– Давайте часиков в семь вечера. Запишите адрес.

– Значит, до вечера, - и Перфильев положил трубку. "Надо с ним поговорить до упора, чтоб не было недомолвок, и как-то покончить с этим, подумал он.
– Что-то он вынюхал, не зря уцепился за меня и Кнорре. Шантаж? Вряд ли. Но и не блефует. Это не в правилах его профессии. Ему нужны только факты. Желательно жареные. Так на чем он меня поджаривает?.."