Невольница: его проклятие
Шрифт:
Глава 49
Марий Кар склонился к моему лицу, водил толстым пальцем, царапая кожу длинным, крашеным в лакированный пурпур ногтем:
— Очень хочу знать, на что так польстился Великий Сенатор де Во. Говорят, ты ему очень дорога.
Вместо страха по телу прокатывали неистовые волны омерзения. И эти ногти… Нутро скрутило, я открыла рот, выгнулась по мере сил, но вырвался лишь хилый характерный звук. Я склонила голову, чтобы не видеть. Ниже. Как можно ниже. Но взгляд неизбежно упирался в огромное вздутое брюхо. Бледное, сероватое в приглушенном свете.
Я нарочно не осматривалась. Боялась, что увиденное
Кар провел ногтем по выступающим ребрам, и кожа покрылась мурашками. Я стала похожа на щипанную курицу, но его это, видимо, лишь распаляло. Маленькие колючие глаза загорелись, уголки капризных губ едва заметно дрогнули. Я задыхалась в его приторных духах, оседавших в горле горечью. Ужас сковал меня, как шоковая заморозка. Это был не страх перед мужчиной, а нечто иное, непостижимое, пробирающее. Как замирание, похожее на крошечную смерть, когда падаешь с огромной скоростью. Когда нет места эмоциям, когда остается лишь этот страх стремительного падения и ожидание неминуемого удара о поверхность. Будто смертельный прыжок в шахту.
Толстяк провел влажной пятерней по моему животу. Медленно, с нажимом. Длинные ногти впивались в кожу. Бабьи руки — будто пальцы этой черной жабы. Меня передергивало от отвращения, цепи скрипели. Кар представлялся бесполым… или двуполым. Отвратным андрогинном с повисшими сиськами и надежно запрятанным в штаны отростком. Есть ли он вообще? — уже ничему не удивлюсь. Его рука скользнула ниже, заставляя содрогаться, и замерла между ног. В этих прикосновениях не было похоти, и от этого становилось еще страшнее, еще беспросветнее.
Кар протолкнулся пальцем, и я дернулась, извиваясь.
— Что, больно? — синие глаза загорелись. — У Великого Сенатора такой тощий член, что он не смог тебя как следует растянуть? Или не слишком старался? Сместил моего отца, но не смог справиться с девкой?
Он толкнулся глубже, заглядывая в лицо:
— Или берег?
Я закрыла глаза, чтобы не видеть его красную рожу с толстыми губами, натянутая цепь скрипела. Я стиснула зубы до ломоты в челюсти, до панического ощущения, что они вот-вот начнут крошиться от давления.
— Как ты думаешь, какой твоей частью он дорожит больше всего?
Он, наконец, вытащил палец и сжал грудь с такой силой, что я едва не закричала. Тут же прижался слюнявым ртом, и место пятерни заняли зубы. Казалось, просто откусит самую вершину.
— Постойте! — я едва узнала собственный голос, едва не взвыла. — Постойте, не нужно. Умоляю. Сжальтесь, ваше сиятельство.
Кар оторвался и склонился так близко, что его нос касался моей щеки:
— Почему?
— Прошу вас, не надо, — я трясла головой так неистово, что вновь стало тошнить, а перед глазами замелькали мурашки. — Прошу, не надо. Не надо! Я не шлюха.
Он капризно выпятил нижнюю губу:
— А кто же ты? Ты шлюха. Я тебя купил.
— Нет! Нет! Нет! — я снова и снова трясла головой. — Сжальтесь. Умоляю. Отпустите меня.
Он на мгновение отошел, а когда вернулся, на мои губы легла липкая лента.
— Не люблю болтливых шлюх. Болтливость — это порок. А пороки надо искоренять. Ведь так? — Кар заставил меня смотреть в лицо, и я едва не задохнулась, увидев в его
Слез не было. Но это никак не значило, что я недостаточно боялась. Я хотела умереть. На месте. Один точный выстрел — и все. Спокойствие и безмятежность. Но кто бы подарил мне его. Это конец.
Именно сейчас я вспоминала отчетливее, чем всегда. Высокий, раздирающий перепонки визг. Вилма уже не умоляла, как с десяток минут назад, уже лишилась членораздельной речи. Визжала и визжала, а в стену отдавались глухие удары. Били ли ее, иди это она сама отчаянно колотилась в попытке защититься? Если бы она знала, что спасает меня тогда. В тот момент все, что происходило со мной, казалось лишь мелкой неприятностью, недоразумением. Ерундой — все это можно было вытерпеть. Имперец, который двигался на мне, казался почти бесплотным. Я не помню его лица. Помню лишь, что он был достаточно молод и никак не мог кончить. Может, сбивали крики за стеной. Мне повезло — он не был извращенцем. А тот, кто развлекался с Вилмой — был.
Я все время думала, как она умерла. Как именно? Что стало последней каплей, оборвавшей жизнь? Кажется, мне доведется это узнать. На собственной шкуре.
Кар царапал по ребрам ногтями, меня передергивало, цепь скрипела.
— Я сразу понял, что предстоит много работы, — он закусил мочку уха, обслюнявил, омерзительно чавкая. — Но я не боюсь работы.
Он вновь ткнулся пальцем между ног, втискиваясь насухую:
— Очень жаль, что ты не девственница.
Я старалась не слушать его. Этими словами он лишь распалял сам себя, мне они были не нужны. Теперь я думала о том, что мне никогда не доведется узнать, что такое желанный мужчина. Что такое отдаваться самой, с готовностью, без страха. Седонин не в счет, но теперь и он не казался таким злом. Если бы все вернуть назад, все было бы по-другому. Лора была права, несмотря на то, что для нее все закончилось крахом. Она сама виновата. Но Лора была права.
Кар зашел за спину, несколько раз щелкнул бичом по каменному полу, и я затряслась — слишком хорошо помнила эту боль, которая перетряхала все внутри. Промахнулся или нарочно ударил мимо, наблюдая за моей реакцией. Высокий хлесткий звук, как выстрел. Еще немного — и я обмочусь. Кар вновь щелкнул по полу, и тут же полоснуло по ягодицам. Я сначала даже не поняла. Спустя мгновение разлилась тонкая боль, будто полоснули острым ножом. Еще и еще. Я лишь содрогалась и мычала, не в силах вскрикнуть с заклеенным ртом. Следующий удар пришелся на икры. В жизни не думала, что это может оказаться так больно.
Вилма тоже была исполосована. Избита и изрезана ножом.
Кар отбросил хлыст, и у меня вырвался вздох облегчения. Но тут же дыхание замерло, кода я почувствовала спиной касание холодного металла. Он прижал меня к себе, рука нырнула в пах, нашаривая с нажимом, острое лезвие скребло по спине:
— Красивый рисунок, — он шептал в ухо, и меня бесконтрольно трясло. — Но он ни к чему шлюхе. Зачем порочить имя высокого дома.
Я умоляла сердце остановиться. Раз — и все. И нет больше Кара. И меня нет. Но оно болезненно колотилось, часто-часто. Стальное острие с нажимом коснулось кожи, впилось, как жало. Я замычала, задергалась — он срежет рисунок вместе с кожей. Кар ухватил меня рукой за талию, прижал к брюху, не позволяя шевельнуться, надавил.