Невольники чести
Шрифт:
…Перед самым отъездом из Санкт-Петербурга генерала Кошелева пригласил к себе в дом старый товарищ его отца — адмирал Николай Семенович Мордвинов, который, как и Павел Иванович, только что получил новое назначение, но куда более почетное — морским министром.
Адмирал — величественного вида старик — с Кошелевым, которого знавал еще ребенком, держался без церемоний. Встретил его у себя в кабинете, как был, в длиннополом шелковом шлафроке, из-под которого, впрочем, выглядывали батистовое жабо, атласные панталоны с чулками, лакированные башмаки. Обнял по-отечески, усадил в кресло. Сам расположился напротив, раскурил чубук.
После вопросов о здоровье родителей, об общих знакомых Мордвинов перевел разговор на Павла
— Рад за тебя, Павлуша. Эвон, ужо генерал. Губернатор камчатский… Мне в твои лета сие и не снилось…
— Полноте, ваше высокопревосходительство, — попытался возразить Кошелев. — Какая там карьера… Мои сотоварищи по шляхетскому корпусу нынче в полных генералах ходят и при должностях менее хлопотливых да в столичных гарнизонах обретаются.
— Не говори мне об этих шаркунах паркетных! — неожиданно рассердился Мордвинов. — В Писании сказано: «Одна честь солнцу, иная звездам. Да и звезда от звезды разнствует». Твои эполеты лестью и раболепством не унижены. Тем и ценны. А что от столицы неблизко, так и там — Русская земля. И она в защите нуждается. И наперед что я тебе скажу, генерал, именно в сей дальней землице великое благо для Отечества, многими покуда неразличимое, сокрыто. И тебе надобно буде его приумножать рачением своим, коего у тебя, мнится мне, достанет, — голос адмирала так же стремительно смягчился.
Мордвинов отложил трубку. Из резного затейливого графинчика налил водку в две стоящие на серебряном подносе чарки — себе и Кошелеву. Выпил, по-матросски прицокнув языком. Подождав, когда генерал последует его примеру, заговорил, как потом уразумел Павел Иванович, о самом важном:
— А еще, Павлуша, есть у меня относительно назначения твоего интерес особого свойства. Не личного, а скорее — государственного… Получил я рапорт от капитан-лейтенанта Крузенштерна. Имя сие тебе, понятно, ни о чем не говорит. Так, упомянутый капитан в рапорте своем ратует за снаряжение кораблей наших для кругосветного вояжа. И объяснение сему предприятию излагает подробное. Дескать, сей вояж избавит государство Российское от надобности платить англичанам, датчанам и всем прочим за ост-индийские товары. Во-вторых, соединит державу нашу с американскими колониями. А такоже посредством дальних плаваний, коие позволят воспитать новое поколение мореходцев, возвысить флот наш до уровня иностранных. Толково?
— Толково, ваше высокопревосходительство. Однако ж…
— Что «однако ж»?
— Идея-то не нова. Помнится, вы и сами в бытность свою на флоте с Григорием Ивановичем Муловским вояж сей совершить предполагали… Еще, дай бог памяти, годков пятнадцать назад.
— Верно, Павел, памятлив ты. Задумка такая была. И более того скажу, государыня даже указ о той экспедиции в 1786 году от Рождества Христова самолично подписала. И приготовления все для оной совершены были… — глаза у Мордвинова вдруг молодо блеснули и снова подернулись туманной дымкой. — Кабы не война со шведами да турками, Григорий Иванович намеченное бы исполнил. Пренепременно… Знатный был моряк и офицер храбрейший, упокой, Господи, его душу. Адмирал Грейг его особо отличал. Поведал мне, коли не «Мстислав» Муловского, при Гогландском сражении не видать нашей эскадре виктории. К награде Муловского представил. А при Эланде погиб Григорий Иванович смертью геройской и мгновенною. Прямое попадание ядра…
— Да, никто судьбы своей не ведает. Все под единым небом ходим, ваше высокопревосходительство.
— И то правда…
Министр и Кошелев помолчали. Адмирал нарушил тишину первым:
— Люди смертны, а мысли их не умирают… Всколыхнул душу мне рапорт сей. Запросил я послужной список означенного капитана. И вот что обнаружилось: еще мичманом плавал Крузенштерн на «Мстиславе» у Григория Ивановича. И тот, по всему следует, задумку свою ему доверил… И коли уж за столько лет из головы молодой, всяким соблазнам подверженной,
— А чего ж он, ваше высокопревосходительство, раньше-то молчал?
— Коли бы так… Не молчал. Распорядился я, таким же вопросом задавшись, проверить архив министерский. И найдено было там два рапорта Крузенштерна на имя предшественника моего графа Кушелева, на коих его рукою начертано: «Отказать за неимением надобности!» И это меня, Павлуша, еще более к капитану расположило. Вижу я за настойчивостью оного рачение о славе флота российского и пользе для Отечества нашего.
— Ваше высокопревосходительство, прошу простить дерзость мою, — Кошелеву, человеку до мозга костей сухопутному, давно уже хотелось задать министру этот вопрос. — Не преувеличиваете ли вы значение сего вояжа для судеб российских?
— Что? — адмирал, не привыкший к подобным высказываниям, гневно сдвинул седые брови. Однако сдержался. Ответил спокойно, внушительно:
— Преувеличить сие невозможно. Ибо расти нашей державе и впредь не на запад, а на восток предстоит. Там и богатства неисчерпаемые, и простор немереный, коие вкупе токмо государству могущества в глазах мира прибавить в состоянии. Уберечь же земли, россиянами освоенные, от зависти соседей и расхищения одним образом и мыслится — одновременно с моря и суши. Нынче же со стороны океана они там, на востоке, беззащитны. А посему решился я рапорту Крузенштерна ход дать и, заручившись поддержкою правления Российско-Американской торговой компании, участие коей в сем предприятии должно противников его и здесь, и за границей с толку сбивать, попытаться убедить государя в необходимости сего кругосветного вояжа. Тебе же, наместнику государеву на краю российских земель, доверяю сей тайный замысел, дабы и ты проникся важностью оного. До времени никому о том не сказывай, а придет час — сделай все, от тебя зависящее, чтобы дело сие не загубить. По всему видно: не минуют корабли наши камчатских берегов, каким бы путем в Америку ни шли. А коли так, на тебе святой долг — безопасность их обеспечить и всем необходимым снабдить. Это мой тебе наказ и напутствие. А теперь ступай, ступай, голубчик. Да хранит тебя Бог…
Правая рука от удара распухла. Выбитые и неумело вправленные самим Кириллом пальцы восстанавливали подвижность медленно и к непогоде нестерпимо ныли. Не снимали боль ни раскаленные на огне камни, ни лед, которые по очереди, следуя совету мичмана Штейнгеля, прикладывал он к ушибленной кисти.
Хлебников негодовал на себя. И не оттого, что впервые поднял руку на человека. Поступить иначе для него было бы потерей уважения к себе. Досадовал больше на свою неумелость: ударил-то так, что себе нанес ущерб наипаче, чем противнику.
Какой из него теперь комиссионер? Перо держать не может, а передоверить книги конторские никому нельзя. Отправиться в путь — дальние компанейские магазины и фактории нуждаются в срочной ревизии — тоже не в состоянии. И угораздило же его, давши реверс оправдать доверие компании, так опростоволоситься в самом начале службы на новом поприще! И все из-за этого Гузнищевского…
Впрочем, истины ради надо заметить: неприятности начались для Хлебникова куда раньше, сразу после памятного приключения с китом.
Когда Кирилла и спасенную им Елизавету Яковлевну Кошелеву подобрала и благополучно доставила на галиот шлюпка, они оказались в центре общего внимания. Изрядно нахлебавшуюся соленой воды, продрогшую и еще не пришедшую в себя Елизавету Яковлевну губернатор и судовой лекарь отвели в капитанскую каюту. Хлебникову же матросы наперебой стали предлагать кто рому, кто табаку. Смущенный таким участием, Кирилл спустился к себе в каютку, чтобы переодеться в сухое платье. Надевая сюртук, он сделал неловкое движение и чуть не вскрикнул от боли в пояснице.