неВойна
Шрифт:
– Мне и здесь хорошо, – буркнул он, не поднимая глаз.
– Вы расписываться собираетесь или как? – вступил в разговор дед.
– Да, заявление мы уже подали.
– И фамилию менять будешь?
– И фамилию, – Наталья отвела глаза.
– Только мне фамилию менять не надо! – выкрикнул Сережа. – Мою фамилию мне оставьте – Шутов!
Он выскочил из-за стола. Хлопнула дверь. Дед встал.
– Вот что, – его голос звучал глухо, но твердо, – ты, Наталья, пока сюда не приезжай. – Он обвел взглядом сидящих за столом. – Вишь, что наделали. Живите как хотите, а в его жизнь не лезьте.
– Как скажешь. Я тут денег
– И не думай. Не возьму. Проживем как-нибудь, чай не война.
– Ну мы пойдем, пожалуй, – Виталий поднялся. – Счастливо оставаться.
Сережа видел, как они вышли из калитки и пошли к остановке. Он смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом.
* * *
В школу он теперь ездил на троллейбусе через весь Майкоп. На пути от троллейбусной остановки до школы стоял их дом. Сережа иногда поглядывал на свой балкон. Там висели новые занавески и не было его лыж.
ВЫБОР
Мальчишки грезили Афганом. Лазили по горам, устраивали засады. По рукам – вернее, по головам – ходила выгоревшая под чужим солнцем панама-афганка, которую привез с войны чей-то старший брат. Вернувшиеся «из-за речки» рассказывали героические истории. Те, кто не потерял рук и ног. Кто не спился и не вздернулся.
В секции по борьбе, куда Сережу в двенадцать лет отвел дед, пацанов тренировал бывший афганец. Для них он стал настоящим кумиром. Все мальчишки хотели научиться так же ловко крутить вертушки, проводить захваты и броски и кидать ножи, вернее, нож, который, впрочем, дядя Валера – так звали тренера – никому не давал. Всем страшно хотелось послушать его рассказы о войне, но разговорить его удалось лишь однажды. В тот день к нему приезжал сослуживец и они долго просидели вдвоем в тренерской комнатке. А вечером после тренировки завязался разговор. Вопросы сыпались со всех сторон.
– Дядя Валера, а на войне страшно было? – спросил его Сергей.
– Да как тебе сказать… В общем, страшно, конечно, особенно поначалу. Только в бою об этом думать некогда. Там о другом думаешь. Как товарища прикрыть, какую позицию выбрать, как отходить. Магазины считаешь, сколько осталось. Некогда в бою бояться. А вот когда колонна с техникой идет – трое суток иногда по горам идет, – и не знаешь, где рванет, где засада, – вот это выматывает похуже боя. Вертушки нас, конечно, провожали, да и саперы впереди идут, мины снимают, но все равно подрывались. У меня так друг погиб, на бэтере.
Мальчишки слушали, раскрыв рот. Они уже хорошо знали, что такое «броня», «вертушка», «рожок», «растяжка». Знали, кто такие «духи» и кто такие «шурави». Афганистан прочно вошел в их жизнь. В их детских играх одна война незаметно сменила другую.
Сережа ходил на борьбу каждый день. Он заметно окреп. На худосочном теле быстро нарастали мускулы. Подтягивался он уже пятнадцать раз, а отжимался больше тридцати. Дома он нашел старые гантели и тягал их перед завтраком, обедом и ужином.
По пути с тренировки он представлял, как поезд уносит его на войну. А мать с отцом стоят и машут ему вслед. Он побеждает всех врагов и возвращается – в выцветшей афганской форме, с медалями на груди. Поезд замедляет ход, он ловко спрыгивает с подножки и подходит к дому. Открывает дверь и видит: вся семья склонилась над газетой, где написано про него. Вдруг они разом оборачиваются и радостно вскрикивают: «Сережка!»
– Вот бы Афган не закончился, когда я вырасту! – Сережа сидел с дедом на кровати. Только что они посмотрели «В бой идут одни старики». – Я бы там повоевал.
– Вот еще удумал! Знаешь, как говорят: на войну и на похороны не опаздывают и не напрашиваются.
– Но ты же сам пошел воевать?
– Я-то? Пошел, конечно. Тогда нельзя было не пойти. Тогда вся судьба наша решалась. Каждый человек ее и решал. Сколько солдат полегло – не сосчитать, а вот не хватило бы одного – кто знает, как все могло обернуться. Вот и шли люди на войну, хоть даже и не военные, потому что понимали: от каждого зависит, кто победит.
– Значит, каждый из них – герой?
– Да почитай что каждый.
– А если кого сразу убило? Первым же выстрелом? Он тоже – герой?
– Как же не герой? Может, он тем командира своего сберег или товарища, что его пулю на себя взял. Дело-то общее делали. И слава одна на всех, кто в бой шел, за спинами не прятался. Так-то.
– Дедушка, я решил, что стану военным. После школы в училище пойду.
– Решил, говоришь? – дед прищурился. – Ты, Сережка, уже парень большой, понимать должен: не давши слово – крепись, а давши – держись. Ты до поры еще подумай крепко. А пока давай-ка спать, завтра в школу. Это у тебя пока главное дело.
* * *
После очередной тренировки афганец дал задание отрабатывать захват. С отцом или со страшим братом. Сережа плелся домой и спрашивал себя: «Почему именно меня бросил отец? Не Пашку, не Игоря, не Жеку. Что я сделал не так?» Он перебирал воспоминания, но где оступился, в чем провинился перед отцом, понять не мог.
Возле дома он встретил Пашку. Тот ехал на велосипеде с сеткой в одной руке – возвращался из магазина.
– Серый, к тебе сегодня отец приезжал! – крикнул он, едва завидев друга.
Сережа на мгновение застыл как вкопанный, потом рванул к дому.
– Папа! Где папа? – закричал он, вбежав в комнату.
Бабушка накрывала на стол. Дед у окна читал газету. Отца не было.
– Папа – он здесь? Он приезжал? – Сережа почти задыхался.
– Приехал и уехал, – сказала бабушка, поджав губы. – Не стал он тебя дожидаться.
– Он тебе подарок оставил, – дед отложил газету. – Пойдем.
– Василий! – всплеснула руками бабушка.
– Валя, хватит. Раз уж так получилось…
– Что получилось? Зачем ему детские машинки? Он его бросил, а теперь еще мучает!
– Валя! Он его отец!
– Он обещал мне машинки и привез, он меня не забыл! – крикнул Сережа и выбежал на улицу.
У Пашки уже обедали, вся семья сидела за столом. Велосипед стоял у крыльца.
– Паш, я возьму велик! – прокричал Сережа в окно и, не дожидаясь ответа, выволок велосипед на дорожку и налег на педали. Высокое седло уперлось ему в спину, но он этого даже не заметил.
Вернулся он под вечер. Усталый, взлохмаченный, с пыльными разводами на лице. Папы нигде не было. Ни его, ни его машины. Он отвел велосипед и опустился на лавочку у калитки. Вскоре вышел дед и присел рядом. Больше всего Сереже не хотелось, чтобы сейчас его расспрашивали или, того хуже, утешали. Но дед молчал. И Сережа вдруг подумал, что дед, наверное, единственный человек, который его по-настоящему понимает.