Невозможный Кукушкин
Шрифт:
Пока ползал, искал ручку, из кармана просыпался перец. Сразу вспомнил про свои лекарства и решил применить.
Применил перец в нос, порошок вдохнул в дыхательное горло, а луком натёр глаза.
Из глаз полились слёзы, я стал чихать и кашлять сто раз подряд, как Карабас-Барабас.
Выбрался наружу, а Светлана Леонидовна мне говорит:
— Слава, никак ты заболел? Подойди, пожалуйста, ко мне.
Вот оно! Всегда звала меня по фамилии. Других-то, своих любимчиков, по имени, а меня — сплошным Кукушкиным.
Всё-таки она хорошая. Иногда мне кажется, что работа с нами не для неё, слишком уж она хрупкая для нас и для всей школы. Нам не таких надо, нам сильных тёток надо, чтобы как рявкнули, так мы под парту свалились. А она голоса никогда не повышает, всё хочет дать нам что-то необыкновенное, сама такая необыкновенная, а мы… Раньше у неё ничего не получалось с нами, а сейчас стало лучше. Наверное, мы её полюбили. А так бы она просто пропала…
Поднялся, иду к столу. Чувствую, что краснею, как свёкла, и становлюсь ужасно неповоротливым. Уже зацепился за собственную ногу и чуть не свалился.
На последней парте веселятся Пчелинцев с Нырненко, им нравится, что я стал жертвой. Они мне всегда говорят, что я дурею возле учительского стола. Это верно. Я храбрый только на своей парте.
Но всё-таки сам про себя иногда думаю, что не такой уж я осёл, каким кажусь учителям.
Подошёл-таки к учительскому столу. Откуда-то запахло луком.
— Ты что, лук ел, Слава?
— Нет. От насморка лечился. Некоторые говорят: помогает.
— Вид у тебя и впрямь нездоровый. Глаза красные… слезятся.
Я победно смотрю на приятелей.
— И ещё кашель и насморк, — добавляю.
Светлана Леонидовна трогает мой лоб. Рука у неё чистая, узкая и прохладная, маникюр.
Стою чуть живой: а вдруг лоб холодный!
— Если и есть температура, то маленькая.
— Тридцать семь и три.
— Зачем же в школу пришёл?
«Пришёл», а не «притащился»! Вот он — русский язык! Как приятно его слушать…
— Он за новым материалом явился. Не может пропустить! — хохочет на последней парте Нырненко.
— А что тут, Юра, смешного? Не понимаю тебя, — удивляется Светлана Леонидовна, и Нырненко затыкается.
Ага! Слопал?!
— Ради нового материала пришёл в школу такой больной? — понижая голос, переспрашивает Светлана Леонидовна и как-то странно смотрит на меня.
Неужели не верит?
— Я очень хочу узнать новый материал, — хриплю я. Будь что будет! Только бы не спросила про родителей, тогда я, пожалуй, умру. Возьму и задохнусь от кашля.
Но она ничего не спрашивает, а только, улыбаясь, говорит:
— Мне это приятно слышать. Именно от тебя, Слава. Спасибо тебе. Постепенно ты становишься добросовестным.
А вчерашние три двойки и единица по сочинению? Но она не вспоминает про это, великодушно не напоминает.
И я начинаю радоваться. Это уже вторая радость. Первая — когда мама смотрела на меня: тогда я вымыл ложку. Сейчас — вторая. Может быть, я и правда становлюсь лучше. Как хочется стать лучше!
— Можешь идти на место. Нет, пожалуй, сходи к медсестре. Пусть она тебя посмотрит.
Но мне не хочется уходить, так хорошо сейчас в классе. Уйдёшь — неизвестно к чему вернёшься.
— Я уже там был. Её там нет. Я на перемене схожу.
Класс стал быстро заполняться. Я никогда не видел, как кто приходит, до чего интересно! Мне кажется, я сегодня что-то нашёл, когда явился одним из первых.
А где же Перепёлкина? Она никогда не опаздывает. Не хватало, чтобы она заболела сегодня… Если я её не увижу, будет плохо. Может быть, в моём путешествии случатся непредвиденные события — и я не вернусь так скоро. Перепёлкину я могу не видеть только один день — воскресенье, и то я обязательно загляну к ней во двор, как она там. Я просто привык видеть её каждый день. Если не вижу, то как-то сразу становится плохо.
Всё-таки явилась! Уже и звонок прозвенел. Все так и ахнули, когда она вошла, и зашушукались: «Перепёлкина опоздала!»
Подумаешь, какое событие! Да я раз сто, наверное, опаздывал, и ни один чёрт не охнул. А говорят ещё — равноправие. Да где оно?
Перепёлкина села со мной. Урок продолжался.
Я всё хотел спросить Перепёлкину, чего она опоздала, но не получалось. А тут Светлана Леонидовна стала ходить по рядам и проверять у всех домашнее задание.
Перепёлкина, красная как рак, показала, а мне показывать было нечего.
— Я, Свет Леонидна, заболевать ещё начал вчера… — тихо сказал я ей и сразу вспомнил про Марьяну. Но Марьяна не понадобилась.
— Ладно. Завтра покажешь.
Я так обрадовался — она не влепила мне двойку! Принялся от радости вертеться и сигналить «Камчатке».
После третьего замечания я окончательно успокоился и принялся списывать с доски.
Урок прошёл незаметно.
ПЕРЕМЕНА
На перемене я совсем забыл, что больной, и носился по коридору за девчонками. Хорошо, что Андрюшка напомнил мне, что больным вредно бегать, а то бы…
Потом я уже не носился, а стоял у стенки, чтобы как следует подумать о том, как сяду в электричку, как поеду, как слезу, как залезу, как поползу…
Но в школе на перемене думать невозможно, не дают! Все тебя толкают, лезут, цепляются, прыгают на тебя.
Кто-то лягнул меня, я погнался за ним и налетел на дежурных восьмиклассниц. Одна из них — дежурная жердь — схватила меня своими холодными лягушачьими лапами. Я стал вырываться. Они хотели меня записать — нет уж, спасибочки!
Хоть жердь была и щуплая, но держала — ого-го! Меня спас Андрюшка, пробегавший мимо.