Невозможный Кукушкин
Шрифт:
«Лошади умеют тоже плавать…» — начал я, а потом тихо запел. Потому что, оказывается, это была песня. Её пели студенты в электричке, когда мы с отцом уже в другой раз ездили на рыбалку.
До этого случая я никогда сам не пел, если только меня не заставляли на уроках пения. Я даже не знал, что петь умею. Послушал — и вроде ничего. Кому бы спеть? Может, я певец? А я этого не знаю. Хоть бы Пчелинцев с Нырненко скорее пришли. Я бы им спел.
Ходить надоело, сел на подоконник, смотрю в окно и пою.
Пришла
— Ишь, распелся! Родителей в школу вызывают, а он поёт!
Все знают, даже она. Настроение сразу…
А тут вижу в окошко, как внизу шагает Нырненко. Я смотрю на него сверху. А он меня не видит. Умора! Как хорошо, что он идёт. Он прямо так вот и оживляет всё вокруг себя, потому что я увидел сразу наш школьный двор, деревья, людей. А до этого смотрел — и ничего не замечал. Вот что значит — друг идёт!
Машу ему рукой, а он меня не видит, ну чудило!
Нырненко идёт издалека и бросает перед собой свою папку. Дойдёт до неё, поднимет и опять зафитилит. Мать привезла ему эту папку из туристической поездки по Венгрии. Юрка ставит над ней опыт: чья папка крепче — наша или заграничная.
Мы теперь всё время ставим опыты. Кто на чём. Эта привычка у нас развита с третьего класса.
Юркиному заграничному крокодилу пока два месяца. Честно, папка из крокодиловой кожи. Наш портфель продержался у Юрки весь прошлый год. Дрессированный был — ужас!
Чуть не забыл про самое-то важное! Я же больной для него. Как Юрка подойдёт, начну кашлять. Значит, у меня ОРЗ.
Слышу, как Юрка топает по лестнице, шажищи у него до чего тяжеленные!
Начинаю кашлять:
— Кх! Кхххх!
— Эй ты, Славян?! Привет. Я тебя по смеху сразу узнал.
Я зверски обиделся.
— Это не смех, а кашель.
Я заохал, с трудом слез с подоконника. Вот бегемот, даже не заинтересовался, почему охаю, почему так медленно слез. Я бы уже сто раз спросил. До чего он всё-таки крокодил нечуткий!
— Это я охаю от болезни, — пришлось намекнуть самому. — Еле притащился. Прямо весь горячий, как пылесос.
Никакого сочувствия.
— Чего ж тогда притащился самый первый? Задачу решил? Дай перекатать!
Нет, совсем ничего не хочет понимать!
Пришлось сказать прямо в лоб:
— Когда человек еле на ногах стоит от болезни…
Перебил:
— Какой человек?
— Человек этот — я! — почти заорал я. — Понял?!
— Не смеши. Ты и на больного-то непохож. Разве только «с приветом».
Я ему чуть не треснул, но вовремя вспомнил, что я больной.
Он стал рассказывать как ни в чём не бывало:
— Вчера полчаса решал задачу и два часа звонил Пчёлке, а он, трубочист, тоже в трубе сидел.
Я так и подпрыгнул:
— В какой трубе? Как он туда попал?
Нырненко подозрительно на меня посмотрел, а я уже и не рад был: труба, тоннель — это же моё путешествие. Чуть не выдал
— Ты что, уже слов не понимаешь? В трубе сидели — значит не смогли решить задачу.
— Пай-мальчик, — сказал я и погладил его по голове.
Он отстранился.
— Не решил задачу, понимаешь?
— Какую задачу?
У меня из головы вылетели все домашние задания, я же их не сделал.
— Про самолёт, — ответил Юрка и внимательно посмотрел на меня. — Который летит из Ленинграда в Ташкент и обратно.
— Откуда ты узнал про это? — спросил я и стал надвигаться на него, а он — пятиться. Потом как заорёт:
— Из задачника узнал, дурик! — И сам как налетит на меня.
— Чего обнимаетесь с утра пораньше? — услышали мы Андрюшкин голос. Андрюшка встал между нами, думает разнять нас.
Я чихнул.
Андрюшка отпрыгнул. Реакция у него боксёрская.
— Ты, лапоть, закрывайся! Не видишь — люди!
— Я заболел, Андрюшка, — говорю ему просто без всяких выкрутас, — а этот короед не верит.
— Тогда чего притащился в школу? — холодно спрашивает он.
Мне почему-то обидно, что никто из них не сочувствует мне. Они же не знают, что я притворяюсь. Друг я им, в конце-то концов?! Приятель или не приятель?!
Мне хочется сказать им, что я в последний раз перед своим путешествием пришёл сюда, чтобы увидеть их, пожать им руки на прощание — может, уже и не увидимся, кто его знает, как всё обернётся, — но я говорю:
— Новый материал сегодня проходить будем, Светлана Леонидовна говорила. Боялся пропустить.
— Новый материал он будет проходить! — завопил Нырненко. — А старый списать не даёт!
Он бы и дальше разорялся, да к нашему классу подошла Светлана Леонидовна, открыла дверь и всех нас пропустила:
— Проходите, мальчики! Ваше «здравствуйте» я как-то не вполне расслышала.
Она протолкнула нас в класс, мы запоздало промямлили приветствие и вытаращили друг на друга глаза. Мы же не списали ничего! Я — совсем ничего, а они — только задачу.
В КЛАССЕ
Растерянные, мы уселись на свои места. Они — на последнюю парту. Я перед ними через одну. Между нами пролегала одна пустая парта. На ней никто никогда не сидел, её поставили, чтобы изолировать нас друг от друга. Так учителя говорили.
Я повернулся к приятелям, показывая глазами, как здорово мы влипли. Они в ответ — мне по кулаку, хотят всё на меня свалить, как будто это из-за меня. А я при чём? Мне хуже всех. У них, по крайней мере, русский сделан.
Нарочно уронил ручку и полез под парту, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать. А то Светлана Леонидовна вскидывает время от времени на меня взгляд, и я прямо цепенею от ужаса. Вот она сейчас спросит и про родителей, и про домашние задания…