Невская равнина
Шрифт:
Смешно смотреть. «Тебе бы еще, — думаю, — саблю в руку, да пушку — в другую, и война, глядишь, была бы выиграна». Впрочем, вслух я этого не высказал.
Между тем Чирок не мешкал. Попросил у меня ключи, отпер дверь, и из кузова грузовика вместе с тюками обмундирования вывалились ребята — похоже, из торговых учеников — и закипела работа. Все было снесено в одну из комнат первого этажа, после чего Чирок достал из полевой сумки листок боевого донесения, написал на обороте «Вещевая кладовая батальона» и приколол табличку на дверь. Кладовую запер и ключ — в карман.
Тут заметил я у Чирка и кобуру, туго застегнутую.
— Какой системы? — кивнул я на револьвер.
Чирок лукаво глянул на меня и рывком раскрыл кобуру. Папиросы!.. Парень так и покатился со смеху, радуясь, что провел строгого комбата. Кобура была забита коробками папирос.
И, не подумав даже спросить разрешения у старшего по званию, помпохоз закурил. Впрочем, протянул мне коробку «Северной Пальмиры», предварительно раздув на стороны тончайшие лепестки бумаги, в которые были как бы запеленаты эти дорогие папиросы.
— Имею возможность, — сказал Чирок, попыхивая дымком, — и вам — «Пальмиру», причем по фабричной себестоимости…
Но я так посмотрел на него… Чирок закашлялся, неловко козырнул мне и объявил:
— Махну за обувью… Как раз время (впопыхах он не на часы глянул, а на компас)… Поспеть надо в одно место, тогда будут нашим саперам не барахольные ботинки с обмотками, а сапожки козлового товара…
Чирок ждал одобрения, но я молчал. Он заговорил смелее:
— Так стараться насчет сапог или нет?
Вот задача… Без сапог, это ясно, сапер не работник. Особенно здесь, на севере, где кругом болота. Нельзя допустить, чтобы люди постоянно были с мокрыми ногами, — пойдут простуды, заболевания… А ополченцы — народ хлипкий. Этак и боевые задания будут срываться.
И я сказал Чирку:
— Постарайтесь получить сапоги. Обождите, напишу мотивированное требование…
— А чего бумагу марать? — И Чирок неспешно докурил папиросу. — Сделаю как надо, без бюрократизма. — И тут же: — А в кобуре, ясно-понятно, место револьверу. Огнестрельное оружие и по должности мне полагается. Прошу выписать мне наган с патронами.
Наглость молодого человека становилась забавной.
— С личным оружием для комсостава, товарищ Чирок, полагаю, будут затруднения. Мы ведь не регулярные войска, только ополченцы. Да и вооружу я, само собой, прежде всего наших строевиков: командиров взводов, командиров рот…
Лицо Чирка постно вытянулось.
— Но не огорчайтесь, — сказал я. — Из всякого положения есть выход. Трофейные браунинги и парабеллумы тоже неплохая вещь.
У Чирка загорелись глаза.
— Ну еще бы!.. «Парабеллум» — и слово-то какое… — Он крякнул от удовольствия. — В гастроном, где я состоял в ответственной должности, один старикашка захаживал, ну, не откажешь ведь инвалиду гражданской войны: давал ему на складе подработать. Так он рассказывал, и похоже, не треп: здорово бьет парабеллум!
— А нельзя ли о ветеранах поуважительнее? — осадил я молодого человека. И не удержался, подразнил его: — Получить парабеллум? И ничего хитрого. Вот выйдем на фронт, и я прикомандирую вас к одной из рот. Удачная схватка с врагом — и трофей в ваших руках.
Чирок даже побледнел. В глазах сверкнул недобрый огонек.
— Насмешки строите!.. — Он круто повернулся и пошел к машине. Захлопнулась дверца кабины, и грузовик укатил.
Стоило
Возле особняка зеленый бережок. Удобно сесть: бережок круто сбегает к воде. Он в подстриженном газоне и напоминает бархотку, которой как бы оторочен Михайловский сад со стороны Мойки.
Речка здесь узка и вытянулась в линейку между двумя трамвайными мостами. Выйдя из-под моста, что у нашего особняка, и одевшись в камень, она как бы устремляется к памятному для народа месту: Мойка, 12. Это последняя квартира Александра Сергеевича Пушкина — первый этаж, вход со двора, тесноватые комнаты. Скромный кабинет с неоконченным письмом на столе. Здесь Александр Сергеевич мученически скончался…
Пушкин, высокая поэзия, а тут… И в мыслях опять Чирок: не отчислить ли его из батальона?.. Хорошо, отчислю. Пришлют другого… А кто это будет? В отделе кадров дивизии выбрали для меня Чирка, и, надо полагать, обдуманно. А я отсылаю человека обратно. «Ага, — скажут, — саперный-то комбат из капризных! Дельный, расторопный помощник ему не нравится? Хорошо — получит тихоню!»
И прирастет этакий тихоня к канцелярскому столу. Знавал я таких. Человек словно не бумагу составляет в какие-нибудь пять — десять строк, а священное действо творит. И верит, буде на бумаге надлежащие подписи, то достаточно «законвертовать» ее, отправить по адресу — и посыплются в ответ гимнастерки, брюки, телеги со сбруей для лошадей, лошади, лопаты…
Нет, с этаким помпохозом не составишь батальонного хозяйства. Тихоня без ножа меня, командира, зарежет!
Выходит, расставаться с Чирком преждевременно. Постращать, конечно, его придется, чтобы не зарывался… Да ведь будет в батальоне и комиссар. Ум хорошо, а два лучше — вот вместе и примем о Чирке окончательно решение.
Однако пора и помещение для батальона осмотреть. Прошелся я по коридору: направо и налево комнаты — это удобно. Поднялся на второй этаж, на третий. Обстановка учебного заведения: столы и парты для учащихся, кафедры для преподавателей, классные доски, кое-где даже мелки и тряпки при них. Будто нас ждали здесь: усаживай ополченцев и обучай саперному делу.
Решаю тут же составить расписание занятий. Но классная доска вдоль и поперек исчеркана мелом. Замахнулся я было, чтобы пройтись по ней тряпкой, но что-то удержало руку: быть может, простое желание запечатлеть в памяти кусочек ушедшей мирной жизни…
Почерки разные, юношески неустоявшиеся, и одна фраза врезается в другую: множество восклицательных знаков. Похоже, что ребята с окончанием учебного года, на радостях, выхватывая друг у друга мелок, спешили оставить училищу свои автографы… «Эх, попью парного молочка пятипроцентной жирности! Послаще всяких ленинградских пирожных!» — написал кто-то. Сластену пронзает своей строчкой парень, видать, деловитый: «А коровушки у нас в колхозе масти серебряной, а вымена такие, что одной женщине и не выдоить, вдвоем садятся». — «А у нас в Харькове во дворе корова — с листьями!» И парень хвалится яблоней, которая, по его словам, так обильно плодоносит, что несколько семей круглый год с фруктами…