Невыдуманные приключения Свена Хедина
Шрифт:
Свен гостил у Керзона десять дней. Из-за занятости вице-короля по большей части он общался с его американской женой, одной из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел. Керзон был трудоголик. Иногда казалось, что он один пытается управлять своими владениями, населенными 325 миллионами подданных. Но он находил время для Хедина, подолгу расспрашивал о его путешествиях и рассматривал карты.
Из Калькутты на поезде Свен доехал до Хайдерабада, в Бомбее он видел Башню молчания местных парсов, напомнившую ему поход за головами в окрестностях Тегерана
По мнению «Бомбейской газеты», Хедин совершенно не соответствовал шаблонному представлению о путешественниках. «Скорее его можно принять за элегантного и образованного туриста, а не выдающегося исследователя пустынь Центральной Азии. Внешне он очень простой и естественный… Хедин обладает редким искусством передавать свою радость окружающим».
Через три месяца Свен вернулся в Ле, а десятью днями позже, 5 апреля 1902 года, началось долгое возвращение домой. Первым пунктом был Кашгар.
Кашгар,
27 мая 1902 года
Обливаясь горючими слезами, Ислам-бай бросился на колени перед Хедином, когда они встретились возле деревни Япчен к югу от Кашгара.
— Что все это значит? Я ничего не понимаю! — восклицал он.
Когда Ислам-бай почти год назад вошел в русское консульство в Кашгаре, к его удивлению, консул Петровский приказал обыскать его вещи, конфисковать ворованное, после чего Ислам-бая отпустили, но приказали оставаться в Кашгаре.
«Ну конечно, ты и понятия не имеешь, откуда на твою голову свалились неприятности», — подумал Хедин иронически. У него не было ни малейших сомнений в виновности своего бывшего помощника, но тем не менее он обращался с Ислам-баем дружески.
— Очень неприятно, но ты сам себе выкопал эту яму, — сказал с сожалением Свен.
Двумя неделями позже, 27 мая, в Кашгаре Ислам-баю были предъявлены обвинения, он все отрицал. Перед слушанием дела Хедин отечески посоветовал ему говорить правду.
— Если ты будешь врать, я и пальцем не пошевелю. И пусть русское правосудие делает с тобой, что хочет. Но если ты во всем признаешься, тогда наказания не будет. Правда и признание вины в твоем случае — одно и то же.
Когда Ислам-бай взялся отрицать все обвинения, Хедин умыл руки. Он больше не хотел принимать никакого участия в этом человеке, о котором писал домой два года назад: «Ислам-бай — номер один. Он прошел через новое испытание. Ислам-бай организовал караван из сорока трех лошадей и восьми мулов и купил провизию на восемь месяцев на семнадцать человек. Я дал ему двадцать серебряных слитков и думал, что придется занимать еще в Корле, но он вернул мне три слитка. Ислам-бай мог бы смело оставить их себе, и я бы ничего не заподозрил и считал, что со своей задачей Ислам-бай справился блестяще, потому что он купил замечательных животных».
— Совершенно невозможно разобраться в таком запутанном деле, — сказал консул Петровский. — Во-первых, прошло уже около двух лет, во-вторых, нет свидетелей, и, в-третьих, пытаясь себя обелить, обвиняемый все
Хедин согласился. Но этим дело не закончилось. Через несколько недель в Оше, родном городе Ислам-бая, ему предъявили обвинения и судили — и по русским законам, и по закону шариата. Ислам-баю грозила высылка в Сибирь, но Хедин вмешался, и наказание ограничили двумя неделями заключения. Свен посчитал, что Ислам-бай уже достаточно наказан.
Хедин, как обычно, остановился у консула Петровского — в той самой комнате, что и в первый приезд сюда десять лет назад. Новые карты Хедина Петровский изучал с таким же интересом и тщанием, как и лорд Керзон в Калькутте три месяца назад.
Из Кашгара Хедин уехал 31 мая. Через три месяца в Андижане он занял место в купе третьего класса, откинулся на спинку мягкого дивана и отправился к Каспийскому морю. С ним были казак Чердон и Гелинг-лама. Чердон собирался ехать домой, к озеру Байкал. Лама, которому запретили появляться в Лхасе, не мог вернуться в свой монастырь в Карашаре — там его бы наверняка наказали за помощь Хедину — и собирался осесть в монастыре в Астрахани.
Во время остановки в Санкт-Петербурге Хедин посетил в Петергофе Николая II, чтобы поблагодарить за казаков и рассказать о своих приключениях. Несколько дней спустя он плыл через Балтийское море на борту парохода «Фон Дёбельн». В телеграмме он просил домашних не сообщать газетчикам точный день своего приезда.
Стокгольм,
27 июня 1902 года
Едва семья Хедин села за праздничный обед, как раздался звонок в дверь. Это был гофмаршал Август фон Розен.
— Доктор Хедин, я пришел приветствовать вас от имени Его Величества короля. Его Величество желает наградить вас Командорским крестом ордена Северной звезды и возвести в дворянское достоинство.
Такую же честь король оказал Норденшёльду двадцать два года назад. Представители старшего поколения семьи были в восторге. Дядья Хедина ликовали. Молодая поросль восприняла дворянство Свена с иронией. Что же касается самого Хедина, то ему оставалось только поблагодарить Его Величество. Честолюбию Хедина дворянство льстило, но все же он не захотел, как предлагал король, называться «фон Хедином» или «Хедином Лобнорским». И без того в прессе на его счет хватало насмешек.
Свен сам нарисовал свой герб: земной шар с Азией в центре, три раковины наутилуса, символизирующих три его азиатских путешествия. Герб украшал орнамент, а на ленте под земным шаром был девиз на латыни: «Voluntate et labore» («Воля и труд»). В сатирической прессе герб Хедина моментально окрестили «Щит с сапогами».
Следующие два месяца он писал книгу о своем путешествии, готовил доклад и диапозитивы. Хедину нравилось работать в беседке у самой воды. С проплывающих мимо судов до глубокой ночи был виден свет лампы в его доме.