Невыносимое одиночество
Шрифт:
Он понял. Сумасшедшие, душевнобольные были изгоями общества.
Для них не было места в обществе, тем более — в высшем свете.
Он со вздохом поднялся.
— Извини меня, дорогая. Хорошо, что завтра я уезжаю.
Она стояла и смотрела, как он выходит из кухни, согнувшись под бременем скорби и одиночества. Анетта еще не осознала важности осенившей ее мысли: «Мама, Вы никогда не говорили о том, что у мужчин есть душа. Есть у них душа или нет?»
Легковесные доктрины ее матери начали трещать по швам. Доминик должен был стать мужчиной.
Когда Микаел проходил через некоторое время мимо ее двери, он увидел ее, стоящую в молитве перед Мадонной. Губы его искривила гримаса горечи.
Анетта была явно огорчена тем, что ему нужно было уезжать. Но в то же время ей импонировало то, что профессия солдата была связана с воинской доблестью. Сражаться за свою родину — в этом было что-то великое! Хотя ее собственная страна представляла противоборствующую сторону.
— Так будет лучше всего, — пытался убедить ее и себя Микаел. — И даже если нам не суждено жить какмужу и жене, мы ведь останемся друзьями, не так ли?
— О, да, — шепнула она со слезами на глазах.
— Ты будешь присматривать за Троллем… ради меня?
Она горячо кивнула.
— И я знаю, что ты позаботишься о Доминике. Мне так будет не хватать его. Всех вас.
— Напиши мне, — вдруг сказала она. — Обещай написать!
Он медлил с ответом, и она торопливо добавила:
— Обещаю относиться к твоим письмам с пониманием, чтобы тебе не пришлось сожалеть потом, что ты написал их мне. Я буду хранить их.
— Хорошо, — медленно произнес он. — Я могу написать…
— О, спасибо!
— Могу я… быть в письмах откровенным? Писать то, что думаю…
— Конечно, я буду очень рада!
Никогда он еще не казался ей таким привлекательным, как теперь, в изящной униформе, высоких сапогах, в шляпе с развевающимися перьями и накидке, свободно свисающей с широких плеч. У Анетты голова шла кругом.
— У меня есть потребность высказаться, — мягко сказал он, — но что-то во мне противится этому.
Она торжественно произнесла:
— Обещаю, что буду достойна твоей откровенности, Микаел!
Он облегченно кивнул.
— Тогда обещай мне отвечать на мои письма, как только получишь их!
— С удовольствием. Ты хочешь, чтобы я… тоже была откровенна?
Микаел взял ее за руку.
— Дай Бог, чтобы ты сама этого хотела!
— Я так и сделаю, — тихо произнесла она. — Прощай, Микаел! И… возвращайся!
То страшное мгновенье, когда она обнаружила, что желала ему гибели на поле боя, опять всплыло в ее памяти во всей своей отталкивающей низости. Теперь она ничего подобного не желала. Она хотела, чтобы он снова вернулся домой — хотела этого чистосердечно и сознательно.
Он обнял ее, поцеловал в щеку и, видя, как ее это потрясло, грустно улыбнулся. Потом нежно простился с сыном. Мальчик плакал и был явно несчастен. Собака же, напротив, ничего не поняла, когда он обнял ее.
Так Микаел покинул дом, где он самого себя
Первое письмо Анетта получила поздней осенью 1657 года.
«Моя дорогая жена!
Как ты, наверное, помнишь, я обещал быть в своих письмах откровенным, так что ты сама теперь убедишься в этом. Кстати, я заметил, что мне гораздо легче выражать свои мысли в письменном виде. Стоит мне оказаться с человеком с глазу на глаз, как я теряю дар речи, сам не зная, почему.
Мы снова присоединились к армии Его Величества в Поммерне. Армия уносила ноги из Польши, не щадя коней. Господи, как отвратительно мне подобное обращение с бессловесными животными!»
«Это так похоже на Микаела», — с нежностью подумала Анетта.
«Поскольку датчане, как воины, не идут ни в какое сравнение со шведами, армии оказалось совсем не трудно войти в Ютландию. Сейчас мы находимся в самом центре полуострова, и король строит планы относительно вторжения в Зеландию и захвата столицы.
На днях я слышал, что Россия оккупировала Ингерманландию и Ливландию. Ах, я думаю о том страшном городке посреди ливландской равнины! Я никогда не рассказывал тебе о моих жутких переживаниях там. И вообще я тебе мало что рассказывал. Мне интересно, что теперь с Биргиттой, ты ведь помнишь, она одно время нравилась мне. Но она сможет приспособиться, она всегда держит нос по ветру. Думая теперь о ней, я испытываю лишь неприятные чувства. Но я счастлив, что вызволил оттуда маленького Тролля! Ему теперь хорошо у тебя, и мысль об этом меня успокаивает.
Мое странное душевное состояние не стало лучше — наоборот. Время от времени дядя Габриэл получает возможность убедиться в том, что военная жизнь не идет мне на пользу. Я очень тоскую по дому, Анетта. По дому, который я так хорошо узнал и который теперь осмеливаюсь считать своим. Я болезненно тоскую по Доминику. Как он там поживает, наш чудесный мальчуган? Как видишь, человек становится ужасно сентиментальным вдали от дома. Мне так не хватает рядом с собой Тролля, и я тоскую по тебе, Анетта. Да, поверишь или нет, но это так! Мне кажется, мы оба стали в чем-то более зрелыми, хотя нас многое и разделяет.
Теперь я понимаю, что напрасно не поделился с тобой своими проблемами. Может быть, ты поняла бы меня. Во всяком случае, попыталась бы понять. Один только маленький Доминик знал, как мне бывало трудно. Этот мальчик так понятлив! Господи, как он меня радует!
Только теперь я осмеливаюсь признаться, сколько раз мне хотелось попросить тебя спать со мной. Но я не решался на это, мне казалось, что ты откажешь мне, боясь близости со мной. У меня сложилось впечатление, что ты считаешь меня громоздким, грязным и отталкивающим мужланом, вторгшимся в твой дом. Теперь же я признаюсь, что мечтал о тебе в своем одиночестве. Это были сны наяву, в которых я видел тебя в своих объятиях. Тот первый раз, который был много лет назад, не в счет. Мне казалось, что мы никогда и не бывали близки. А тебе так не кажется?