Невыносимое одиночество

Сандему Маргит

Микаел встал из-за стола, схватил ее за руки и в ярости потащил вверх по лестнице.

— Микаел! — кричала она. — Помогите! Ты сошел с ума! Помогите, хоть кто-нибудь!..

Не обращая внимания на ее крики, он втащил ее в спальню, которая должна была быть и его спальней.

Лицо его было белым, как мел.

— Я постиг в совершенстве искусство самообуздания. Но и для меня существуют пределы, — сказал он, сдергивая с нее юбку. — Все эти годы я был деликатным и хотел таким остаться. Я надеялся,

что ты дашь мне знать, что я тебе не совсем уж противен, но ты никогда словом не обмолвилась о том, что беспокоишься обо мне. И что я имею в итоге? Жену, которая меня боится! Которая зовет на помощь, стоит мне только дотронуться до нее!

Внезапно ярость его прошла. Он видел перед собой жалкое существо, стоящее посреди комнаты в нижней юбке, с бессильно опущенными руками, словно в ожидании Судного дня.

— О, Господи, — устало вздохнул Микаел, — я не могу больше бороться. Я пойду к себе. Я не потревожу тебя этой ночью — и в будущем тоже.

Воля к жизни угасла в нем. В полной безнадежности он закрыл за собой дверь и пошел в свою комнату. Не раздеваясь, он бросился на постель, зарылся лицом в подушки. Мысли его беспорядочно кружились, и он больше не улавливал их хода.

Он не знал, сколько он пролежал так, но вдруг услышал жалобный голос:

— Микаел…

Он повернул голову. В дверях стояла Анетта в красивой ночной рубашке, прижав к груди руки.

— Что тебе нужно? — бесстрастно спросил Микаел.

— Попросить прощения. Я подумала, что поступила дурно. Ты можешь простить меня?

Он не в силах был снова переваривать случившееся, поэтому ответил сухо:

— Конечно.

— Ты хочешь… снова пойти ко мне? Я обещаю вести себя хорошо.

Он встал, положил ей на плечи руки, пристально посмотрел ей в глаза.

— Ты хочешь этого, Анетта?

Брови ее вздрогнули.

— Конечно же. Разве я не приготовилась к этому? Разве не отослала всех домой?

Он с горечью улыбнулся про себя.

— Да, это так. Хорошо, пошли!

Когда они подошли к широкой супружеской постели, Микаел поднял Анетту и поставил ее на постель.:. теперь они были примерно одного роста. Была весенняя ночь, через окна пробивался свет, и он видел, какие у нее испуганные, широко раскрытые глаза. Она ничего не говорила.

— Анетта, мы уже были однажды в объятиях друг друга. Тебе было тогда страшно?

— Теперь ты стал другим.

— В самом деле?

— Не совсем, но… В тот раз ты был юным и красивым мальчиком, таким же испуганным, как и я. Теперь же ты большой, сильный и… опасный!

— Милая Анетта, сколько раз я говорил тебе, что я не опасен?

— Ты приходишь в ярость.

Только он собрался ей возразить, как она добавила:

— Я знаю, что сама виновата в этом. Делай со мной все, что хочешь, Микаел, я вытерплю все.

Он

чуть было опять не разъярился, но сдержал себя.

— Ты строишь из себя жертву, а этого мне не нужно.

— Не надо так говорить…

Он понял, что говорить об этом не имеет смысла, и принялся осторожно ласкать ее, обнаружив при этом, что ночная рубашка очень мешает. И он осторожно снял ее. Судя по выражению ее лица, она готова была от стыда броситься в постель, но он привлек ее к себе, поэтому лица ее не видел — и это было для нее явным облегчением.

Он осторожно целовал ее плечи, шею. Анетта же явно «терпела это», стоя совершенно неподвижно.

— Ты веришь мне, когда я говорю, что люблю тебя? — прошептал он, — Что я тосковал по тебе?

— Да, — ответила она, так сильно дрожа всем телом, что ему даже стало смешно.

— Мне кажется, мы так близки друг другу, — тихо сказал он, — ты, я, Доминик. Я понял, что ты включила меня в состав своей семьи — когда я в прошлый раз приезжал сюда. Я почувствовал это. И потом, находясь на этой злосчастной войне, я начал мечтать. Мечтать о том, что мы с тобой когда-нибудь станем настоящей супружеской парой.

— Но ведь мы уже стали!

— Мы находимся только на пути к этому. Если бы я не уезжал, мы бы уже стали…

Анетта не отвечала. Она с ужасом наблюдала, что он целует ее шею и плечи совершенно невыносимым способом. Но она обещала…

Они знают, как надо соблазнять и совращать. Они просто дьяволы, свиньи. Не позволяй им иметь над собой власть!

Кончиком языка он проводил по углублению на ее шее. Он делал это так осторожно, так легко, что по телу ее пробегала дрожь. Она принуждала себя стоять, хотя все ее существо противилось этому.

И вот… он поцеловал одну ее грудь.

Это было уж слишком!

— Микаел, — произнесла она, задыхаясь, — не делай этого! Это отвратительно!

Он тут же с силой обнял ее за талию, его пальцы вдавились в ее тело.

— Нет, — прошипел он сквозь зубы, и глаза его почернели от гнева, — отвратительно только твое жеманство!

Без дальнейших церемоний он повалил ее на постель и лег на нее, с наслаждением целуя ее рот, а она в это время всхлипывала, дрожала, пыталась освободиться.

Как всегда, гнев его быстро прошел: Микаел был воистину мирным человеком.

— Не сделал ли я тебе больно? — озабоченно спросил он.

— Нет. Извини, Микаел, я в самом деле попытаюсь, но…

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Нет! Нет! Не уходи! — испуганно вскрикнула она.

— Я буду осторожен, — сказал он. — Мне кажется, что тебе нужно время, чтобы в твоем теле зажегся огонь. Впрочем, я не думаю, что он там есть…

— О, Микаел, — выдавила она из себя, — ты нравишься мне. Понимаешь?