NEW-AGE – Эпоха тотального террора
Шрифт:
–Даже так! – удивился Гедеон. – Ты так говоришь, будто мы не указ обсуждаем, а создание машины времени. Чем же так все это ново? Насколько я понимаю, закон этот, наоборот, разрешает государству свою руку запускать в дела личные – интимные, сугубо совестные. Так почему же указик этот новьём пахнет и почему он так тебя вдохновляет?
–Так тем и вдохновляет, что общество становится при нём совсем другим – у него появляется смысл, цель. Такими методами кардинальными мы низвергнем всю грязь, все нечистоты из человека. Понимаешь, что теперь государство наше не просто будет порицать весь тот ужас и смрад, что происходит
– Вот именно этого я и боюсь, – опустив свой взгляд в пол, сказал Гедеон.
– Чего боишься то? Против пороков идём, против разврата, содомии. Да разве можно ли говорить о прогрессе, о космосе, когда духовно деградируешь? Стремиться нужно к свету, а не наоборот, – Ольсон воодушевленно говорил, а потом достал из кармана смартфон,– вот смотри: заходишь в интернет и не найдешь сейчас в нём никакого зла, ни нечисти порнографической, ни сайтов для всяких там негодяев – извращенцев. А всё это благодаря вовремя предпринятым мерам ««МинИнфо»». А что раньше? С молодого возраста сознание людей отравляла всякая дьявольская зараза, – Ольсон снова тыкнул в смартфон, – кстати, вот из-за такой вот мерзости люди и вырастали подонками, преступниками и ленивыми жлобами. А ввели тотальный контроль за интернетом – спасли целое поколение. А тогда все твердили об опасности этого шага, ведь по мнению защитников всяких там псевдосвобод, нужно было оставить порождение такого поколения слабых мужчин – онанистов и легкодоступных женщин, которые ходили с открытым задом! Но это же было бы преступлением против всего человечества, а это самое скверное, что может быть.
– Всё в голове твоей прекрасно и прям не жизнь у нас будет, а сказка после очередной реформы. Хотя на самом деле ничего кроме навязывания своей идеологии в этом акте я не вижу. Также не вижу я у нашей власти никакого желания сближаться с народом. Одна только Эпохальная стена чего стоит! Это же какой век, а у нас по-прежнему стоит стена и разделяет город господ от города нищих, маргиналов и прочих…
– Нищих значит, – улыбаясь, перебил Ольсон, – это я нищий? Или маргинал?
– Ты может и не маргинал, но не из господ, и жить в Шайн-сити позволить не можешь. Поэтому пока это стена стоит, она будет олицетворять неравенство и несправедливость.
– Может неравенство и будет, но справедливость тут причём? Там ведь живут люди самой чистой крови, приближенные к цитадели, к самому Верховному Правителю. Они разве могут быть равны обычным плебеям с окраины?
– Да это всё абсурдно же: чистая кровь, аристократия. Нет в этом справедливости и точка, а возвращаясь к этому закону, скажу, что теперь будут судить за промискуитет, гомосексуализм и прочий разврат. И хоть мне эта нечисть противна, но я уверен, что не получат много преступники. Да, арестуют их ненадолго, а потом выпустят, только уже лояльными режиму государственному. Выйдут они и будут исступленно целовать плакат Правителя и петь ему оды.
– Домыслы это твои, – возразил Ольсон, скривив лицо, – будут бояться, а значит, не будут совершать своих деяний. Это и есть закон! А если и будут совершать, то не станут везде об этом болтать, то есть призывать других не смогут. В общем, хватит уже словоблудием заниматься. Что будет – то будет.
Ольсон встал и пошёл к барной стойке, там он попросил у старика Сандерса две кружки пива.
В это время оставшаяся часть людей у стойки бурно обсуждала новость о поимке Хезли, а другая сидела за столами и тоже о чем-то разговаривала; среди них, как то сбоку с потерянным видом сидел и Мелоун. Старик Сандерс что-то подпевая себе под нос, ловко справлялся с пивными кранами, а Ольсон в это время бросил холодный взгляд на унылого Мелоуна, а потом взял кружки с пивом и пошёл к Гедеону.
–Ну, на чем мы там остановились, – сказал Ольсон, передавая кружку Гедеону.
– Слушай Ольсон. Как уже раньше говорил, я выступаю за соблюдение основополагающих прав человека. Мне это ближе по духу. Люблю свободу я и никто, наверное, так её не любит, как люблю её я. Судить меня никто не сможет, потому что люблю её настолько, что готов умереть за неё.
– Ну, вот уж этого не надо, – шутя, сказал Ольсон.
– Так вот. Вмешательство нашего уважаемого государства в дела сугубо совестные нарушают такой принцип, который нарушать нельзя – принцип свободы совести. И дух выбора, который может сделать человек от этого пропадает.
– Ты говорил ведь, что веришь в Бога?
Гедеон от неожиданности услышать данный вопрос оцепенел, и на лице его ясно появилась гримаса удивления. Он спросил:
– Ну да, а это тут причём?
– Так веришь или нет? Говори прямо.
– Ну, знаешь, смотрю я на букашек разных и вижу в них руку Творца. Вот на стаю пчёл или муравьев, например. Вот вроде бы роются они себе и роются, а ведь вдумайся о том, как они взаимодействуют друг с другом. Это же феноменально. А ведь они говорить не умеют, и разума у них нет, так значит по чьей-то воле. Значит по воле Божьей. И на все смотрю я: и на стаю птиц, и на сходных существ; и вижу в этом руку Господню. Но вот одно меня смущает…
– И что же?– спросил Ольсон, посмотрев на Гедеона с высока.
– Не вижу руки Творца я в этой системе иерархичной, системе несправедливой, системе уродливой до безобразия. Неравенство не может быть поставлено как главный принцип человеческого устройства, несправедливость тоже… И вот, когда вижу я лик этой системы, то сразу поневоле дьявола вспоминаю, и на меня страх нападает и думы. Тем ли путём мы идем или мы блуждаем давно и до пути истинного нам не добраться? А пророчество из Библии про знак зверя…
– Его интерпретирую так, что бы очернить наше правительство, – перебил Ольсон.
– Не важно! Важно другое; одни люди восседают на тронах в роскошных дворцах, а другие пухнут с голода за Эпохальной стеной.
Ольсон выслушал, стараясь не перебивать; все-таки он на рассуждения Гедеона реагировал сдержанно, поскольку относился к нему уважительно и считал, что этот человек имеет право на свое мнение.
Как только Гедеон закончил, Ольсон выдержал паузу, а потом сказал:
– Ваша либеральная модель гласит…
– Я не совсем либерал, – тотчас поправил Гедеон.
– Ну не ваша, без разницы. Либеральная идеология декларирует, что все от рождения равны и у всех должны быть одинаковые права. Это, вне всякого сомнения, абсурд или ты действительно считаешь, что все вокруг равны? Если это так, то в чем тогда смысл и в чем тогда разница между нами? Кто-то выше, кто-то сильнее, кто-то отличается своей красотой, а кто-то умом и набожностью – все это неравенство.
– Это понятно, но перед лицом закона все должны быть равны.