Неясный профиль

Саган Франсуаза

Лето прошло в доме Луи, ликующее и нежное. Он никак не комментировал мой рассказ. Просто стал еще нежнее и внимательнее ко мне, чем раньше. Часто приезжал Дидье. Мы вместе искали дом в окрестностях Парижа и наконец нашли недалеко от Версаля. Мы были счастливы, и тот моральный надлом, усталость и грусть, которые сопровождали мое бегство, к концу месяца рассеялись. Я не писала Юлиусу и не отвечала на его письма, впрочем, я их и не читала. Ни с кем

из их кружка я не виделась, мы встречались с друзьями Луи, с моими старыми друзьями, и я чувствовала, что спасена. Я избежала опасности, может быть, не имеющей конкретного выражения, но именно поэтому казавшейся теперь в тысячу раз более страшной, чем те, которые подстерегали меня до сих пор: я едва не стала воспринимать себя всерьез, едва не разделила жизнь с людьми, которых не люблю, едва не отдалась скуке, назвав ее другим именем. Жизнь возвращалась ко мне, она возвращалась ко мне вдвойне, потому что в августе я почувствовала, что жду от Луи ребенка. Мы решили крестить их вместе, ребенка и собаку – ведь у нее все еще не было имени.

Мы только что устроились, а через несколько дней, в Париже, переходя под дождем авеню де ла Гранд Арме, я встретила Юлиуса. «Даймлер» выехал из-за поворота. Я сразу же узнала его и остановилась. Юлиус вылез из машины и подошел ко мне. Он похудел.

– Жозе, – сказал он, – наконец-то! Я был уверен, что вы вернетесь.

Я смотрела на него, на этого упрямого человечка. Мне показалось, что я впервые смотрю ему в лицо. Все те же голубые глаза, поблескивающие за стеклами очков, тот же темно-синий костюмчик, те же безжизненные руки. С огромным усилием я вспомнила, что именно этот человек так долго был для меня символом поддержки. Теперь он казался мне каким-то чужаком, маньяком – образ тусклый и в то же время пугающий.

– Вы все еще сердитесь? Ведь с этим покончено, не так ли?

– Да, Юлиус, – сказала я, – с этим покончено.

– Я думаю, вы поняли, что все это делалось для вашего же блага. Возможно, я был несколько неловок.

Он улыбался, очевидно, весьма довольный собой. А у меня снова возникло то же ощущение, что и первый раз, в «Салина» – что передо мной какой-то незнакомый и совершенно непонятный механизм. Я не могла припомнить ни одного хотя бы краткого диалога между нами, я помнила только его монолог на пляже, тот единственный раз, когда он показал мне более или менее понятное лицо, и только это воспоминание заставляло меня в нерешительности стоять перед ним вместо того, чтобы убежать.

– Я получал о вас известия все лето, – добавил он. – Я знаю Солонь так же хорошо, как и вы.

– Опять ваши частные сыщики…

Он улыбнулся.

– Вы ведь не думаете, что я перестал заботиться о вас?

Гнев вдруг охватил меня, и я услышала собственные слова прежде, чем решила их произнести.

– А ваши частные сыщики уже доложили вам, что я жду ребенка?

На миг он застыл в растерянности, затем снова овладел собой.

– Но это очень хорошая новость, Жозе. Мы прекрасно воспитаем этого ребенка.

– Это ребенок Луи, – сказала я. – В будущем месяце мы поженимся.

И тут, к моему удивлению, к моему величайшему ужасу, его лицо исказилось, глаза наполнились слезами, он яростно затопал ногами и замахал руками.

– Это неправда, – вопил он, – это неправда, это невозможно!

Я смотрела на него, оцепенев, как вдруг позади него появился шофер и схватил его за плечи как раз в тот момент, когда он хотел меня ударить. Стали собираться люди.

– Это мой ребенок, – вскрикивал Юлиус, – и вы тоже, вы тоже моя!

– Мсье Крам, – говорил шофер, оттаскивая его назад, – мсье Крам…

– Оставьте меня, – кричал Юлиус, – оставьте меня! Это невозможно, говорю вам, этот ребенок мой!

Шофер утащил его, а я внезапно очнулась от столбняка, повернулась и бросилась в первое попавшееся кафе. Я долго сидела там, стуча зубами и пытаясь овладеть собой. Я не решалась выйти, мне казалось, я снова увижу Юлиуса на том же месте, увижу, как он задыхается и топает ногами, а на глазах у него эти ужасные слезы ярости, разочарования и, может быть, любви. Я позвонила Дидье, он заехал за мной и проводил домой.

Через два месяца я узнала о смерти Юлиуса А. Крама. По-видимому, он скончался от сердечного приступа вследствие злоупотребления тонизирующими средствами, транквилизаторами и другими лекарствами-уловками. Мы прошли по жизни друг друга, неизменно параллельным курсом и неизменно чуждые друг другу. Мы видели друг друга только в профиль и никогда друг друга не любили. Он мечтал лишь владеть мной, а я – убежать от него, вот и все; если вдуматься, история довольно жалкая. И все-таки я знаю, что, когда время все расставит по местам, в моей хрупкой памяти я увижу только прядь светлых волос, виднеющуюся над гамаком, и услышу голос, неуверенный и усталый: «…с тех пор, как я познакомился с вами, мне не бывает скучно».