Неясный профиль
Шрифт:
Я застыла, озадаченная, потом вскочила, бросилась к Дюкро и поцеловала его в лоб. Я тотчас извинилась, но он смеялся, не менее довольный.
– Как это прекрасно! – воскликнула я. – Как я счастлива за вас, и за всех остальных, и за себя. Как все будут рады! Юлиус – просто чудо! И правда, – прибавила я, по обыкновению, в простоте душевной, – счастье никогда не приходит одно.
Он посмотрел на меня вопросительно, но вместо ответа я только махнула рукой.
– И когда вы об этом узнали? – спросила я.
– Сегодня утром. Я, конечно, уже встречался с Юлиусом А. Крамом, – он сделал рукой движение, как бы избавлявшее его от объяснения этого «конечно», – но сегодня утром он мне позвонил и объяснил, что ему представляется любопытным и интересным принять участие в таком серьезном журнале, как наш. И еще он спросил, очень деликатно, должен вам сказать, считаю ли я возможным наше с вами более тесное сотрудничество. Если б в его вопросе был хоть малейший оттенок приказа или если бы я не знал, что вы действительно вкладываете душу в то, что делаете, я бы отказал, но, к счастью, это не тот случай. Дорогая Жозе, я поручаю вам весь раздел живописи и скульптуры, вам и Максу, и я уверен, что наконец-то вы заработаете в полную силу, не говоря уже о том, что и ваше материальное положение улучшится.
– Я в восторге, – сказала я.
В самом деле так и было. Выходило так, что «Даймлер», виденный утром, – не тот, что Юлиус начинает принимать меня всерьез как журналистку, а следовательно, и как независимую женщину, что и Дюкро, которого я знала как человека принципиального, ценит мою работу. Оказывается, у меня не только забилось сердце, но и заработала голова.
– У вас нет никаких возражений? – сказал Дюкро.
Я подняла брови.
– А почему они должны быть?
– Просто я хотел убедиться, – сказал он. – Считаю нужным сказать вам, что, если по какой-либо причине, которая меня не касается, вы захотите отказаться от этой должности, это абсолютно ничего не изменит в наших отношениях.
Я совершенно не понимала, что он хочет сказать. Он, должно быть, принадлежал к плеяде несчастных безумцев, подозревавших меня в тайной связи с Юлиусом – этих слепоглухонемых, не знавших о существовании Луи.
– Никаких проблем подобного рода нет, – сказала я с тем добродетельным видом, который дает сознание разделенного чувства. – Может быть, стоит выпить шампанского.
И через десять минут восемь интеллектуалов – к ним я причислила и себя, – две секретарши и собака заполнили соседнее кафе и выпили три бутылки шампанского за процветание будущего великого журнала. Замученный вопросами о таинственном вкладчике, Дюкро улыбался, говорил о некоем друге и то и дело бросал на меня вопросительный взгляд, который, благодаря моей очевидной радости и выпитому шампанскому, быстро стал дружеским и теплым. Я позвонила Дидье и приказала ему бросить все дела и ехать обедать в «Шарпантье», где я буду его ждать.
– Нет, – говорил Дидье, – нет, не может быть! Как я рад!
Я только что объявила ему о своей любви к Луи, о его любви ко мне, и он пребывал в счастливом изумлении.
– Луи хотел, чтобы мы сказали вам вместе, – сказала я, – но мне казалось, это так долго – целую неделю ни с кем о нем не говорить, что он в конце концов разрешил вам сказать.
– Как подумаю, – говорил Дидье, – как подумаю, до чего он был настроен против вас в первую встречу, а вы против него…
– Он думал, я любовница Юлиуса, – весело сказала я. – Ему это не понравилось.
– Я ему столько раз говорил, что это не так, – сказал Дидье, – но он считал меня дураком. Надо сказать, было трудно поверить, вернее, не поверить. А Юлиус, он знает?
– Нет еще, я ему скажу на днях.
– У Апренанов у него был не очень довольный вид, – продолжал Дидье. – Даже, пожалуй, взбешенный.
– Нет, вовсе нет, – возразила я. – Он не только не сердится, он сам позвонил Дюкро, моему милому редактору, как раз сегодня утром и предложил поддержать журнал. Ему вдруг захотелось развлечься, потеряв немного денег. Ну разве это не чудесно? Милый Юлиус…
Я совсем растрогалась.
– Милый Юлиус, – рассеянно повторил Дидье. – Впервые слышу, что Юлиус А. Крам заинтересовался убыточным предприятием.
Он вдруг помрачнел и в задумчивости раздавил на тарелке картофелину.
– А вам не кажется, – сказал он, – что Юлиус пытается таким образом вас удержать?
– Ну-у, он не настолько зауряден. Во всяком случае, Дюкро дал мне понять, что для него это значения не имеет и что он ценит мою работу. Дидье, мой дорогой свояк, вы понимаете, что происходит? Я люблю Луи, и у меня есть профессия.
Он поднял глаза, посмотрел на меня и вдруг непринужденным движением поднял свой бокал и чокнулся со мной.
– За вас, Жозе, – сказал он, – за вашу любовь, за вашу работу.
Потом мы обратились к главной теме – то есть к Луи. Я узнала, что он примерный брат, у которого всегда можно найти понимание и поддержку и которому все можно доверить, что ему всегда попадались женщины, по мнению Дидье, не годящиеся ему в подметки, и еще то, что я уже знала, то есть что мы – это было очевидно – созданы друг для друга.
– Но как же вы будете, – прибавил Дидье, – работать в Париже и жить в деревне?
– Что-нибудь придумаем, – сказала я, – всегда можно найти какой-то компромисс.
– Предупреждаю вас: Луи не любит компромиссов.
Я это знала и была от этого еще счастливее.
– Что-нибудь придумаем, что-нибудь придумаем, – весело повторяла я.
Погода была прекрасна как никогда. Мою шею жгли недавние поцелуи Луи. От выпитого натощак шампанского все стало приятно расплывчатым и легким. Я пожала руку Дидье. Я была на вершине блаженства. Через пять дней, в пятницу вечером, я сяду в поезд, который повезет меня к Луи, в Солонь. Я узнаю его дом, его жизнь, его животных, там я укроюсь от всего.