Нейромант
Шрифт:
Вечерний бриз принес гомон из салона игры в патинко и запах тушеных овощей с лотков через дорогу.
Я намазываю креветочную пасту на оранжевые рисовые крекеры. Слышен гул самолетов.
В последние несколько дней в Токио мы с Фоксом занимали смежные номера на тридцать третьем этаже отеля «Хайятт». Никаких контактов с «Хосакой». Нам заплатили – и тут же стерли все данные о сделке из официальной памяти корпорации.
Но Фокс не унимался. Хироси был его детищем, его любимым проектом. У моего компаньона появился собственнический, почти отеческий интерес к Хироси. Рубеж был для Фокса всем. Так что он потребовал, чтобы я не терял связи с португальцем из Марракеша, который согласился по дружбе присмотреть за лабораторией Хироси.
Он звонил нам с автостоянок в Джемаха-эль-Фна, в трубке фоном звучали завывания разносчиков и волынки Атласа. В Марракеше идет какая-то тайная игра, сказал он в первом же разговоре. Фокс кивнул: «Хосака».
Десяток звонков, и я заметил перемену в поведении Фокса – какое-то напряжение, рассеянность. Часто я заставал его у окна. Он глядел с тридцать третьего этажа вниз, на Императорские сады, погруженный в мысли, которыми не желал делиться.
Потребуй с него более подробное описание, сказал он через неделю. Ему показалось, что человек, которого наш связник видел выходящим из лаборатории Хироси, похож на Мённера, ведущего генного инженера «Хосаки».
Это он, сказал Фокс после следующего звонка. Еще звонок, и ему показалось, что он опознал Шедана, руководителя группы, занимающейся белками. Ни того ни другого уже более двух лет не видели за пределами научного городка корпорации.
К тому времени стало очевидно, что в Медину потихоньку стягивают ведущих ученых «Хосаки», в аэропорт Марракеша слетались, тихонько шурша крыльями из углеродистого волокна, черные служебные «лир-джеты». Фокс качал головой. Уж он-то был профессионалом, и во внезапном скоплении всех лучших умов корпорации в Медине ему виделся крупный просчет дзайбацу.
Господи, говорил он, наливая себе «Блэк лейбл», сейчас они свезли туда весь свой отдел биологии. Всего одна бомба. Он покачал головой. Одна граната в нужном месте в нужное время.
Я напомнил ему о технике насыщения агентурой, к которой, судя по всему, прибегла служба безопасности «Хосаки». У «Хосаки» есть свои люди в самой верхушке дивана, и массированное проникновение ее агентов в Марракеш возможно только с согласия и при содействии марокканского правительства.
Брось, сказал я, дело прошлое. Все кончено. Ты продал им Хироси, теперь забудь об этом.
Я знаю, что происходит, ответил он. Знаю. Я уже такое видел.
Он сказал, что в работе всякой лаборатории есть неуправляемый фактор неожиданности. Рубеж Рубежа, так он это называл. Иногда, когда один исследователь осуществляет прорыв, другим бывает трудно, почти невозможно повторить его результаты. Это более чем вероятно в случае Хироси, чьи идеи противоречат основным концепциям в области генной инженерии. И тогда вундеркинда перебрасывают из его родной лаборатории в корпоративную – покажи, мол, на что ты способен. Несколько на первый взгляд бессмысленных настроек: повернул один рычажок, другой – и процесс идет. Бред какой-то, говорил Фокс, никто не знает почему, но ведь работает. И он усмехнулся.
Но они крупно рискуют, продолжал он. Эти ублюдки сказали нам, что изолируют Хироси, будут держать его подальше от русла основных исследований. Дерьмо. Готов поспорить на свою задницу, в научных кругах «Хосаки» идет борьба за власть. Какая-то шишка в надежде на прорыв проталкивает своих людей, притирает их о Хироси. Когда Хироси выбьет стул из-под генной инженерии, ребятишки из Медины будут уже готовы.
Он допил свой виски и пожал плечами.
Иди спать, сказал он. Ты прав, все кончено.
Я и в самом деле пошел спать, но меня разбудил телефон. Снова Марракеш, белая статика спутниковой связи, наплыв перепуганного португальского.
«Хосака» не заморозила наш кредит, он просто испарился как по мановению волшебной палочки. Золото эльфов. Только что мы были миллионерами в самой твердой в мире валюте – и вот мы нищие. Я разбудил Фокса.
Сендии, сказал он. Она продала. Агенты «Мааса» перевербовали ее в Вене. Господи помилуй.
Я отстраненно смотрел, как он вспарывает свой потрепанный чемодан швейцарским армейским ножом. Там между картоном и обивкой были клейкой лентой прикреплены три золотых слитка. Гибкие пластины, каждая заверена печатью казны какого-то испустившего дух африканского правительства.
Мне надо было бы разглядеть это раньше. Его голос звучал безжизненно.
Я сказал: «Нет». Кажется, я произнес твое имя.
Забудь ее, сказал он. На нас уже объявлена охота. «Хосака» же решит, что это мы их подставили. Берись за телефон и проверь наши счета.
Наш кредит исчез. В банке отрицали, что у нас вообще был счет.
Рвем когти, сказал Фокс.
И мы побежали. Через служебный вход прямо в суматоху уличного движения, по улицам Токио и до Синдзюку. Именно тогда я впервые осознал, как длинны руки «Хосаки».
Все двери заперты. Люди, с которыми мы два года вели дела, встречали нас пустыми лицами, и я видел, как у них во взгляде с грохотом захлопываются железные ставни. Мы выскакивали, прежде чем они успевали добраться до телефона. Поверхностное натяжение беззаконного подполья утроилось, повсюду мы натыкались на отбрасывающую нас назад глухую мембрану. Никаких шансов лечь на дно, скрыться из виду.
«Хосака» позволила нам побегать большую часть первого дня. А потом они послали своих людей во второй раз сломать Фоксу спину.
Не знаю, что там произошло, но я видел, как он падал. Мы оказались в универмаге на Гиндзе за час до закрытия, бежали по переходам… вдруг Фокс по широкой дуге летит вниз с полированного балкончика, в гущу всех этих товаров из Новой Азии.
Почему-то они проворонили меня, и по инерции я продолжал бежать. Вместе с Фоксом пропало золото, но у меня в кармане завалялась сотня нью-иен. Я бежал. Всю дорогу до отеля «Новая роза».
А теперь пришло мое время.
Пойдем со мной, Сендии. Слышишь, как бормочет неон вдоль трассы в международный аэропорт Нарита? Несколько запоздалых мотыльков безостановочно кружат над прожекторами «Новой розы».