Незабудки для тебя
Шрифт:
— Ты ошибаешься, — усмехнулся Деклан. — Это я тебя использую, чтобы добраться до мисс Одетты — девушки моей мечты.
— Ах вот как! А я и не подумала о таком варианте.
— Вот именно — не подумала.
Лина подождала, пока официант поставит на стол корзинку с хлебом и уйдет. От его ледяного тона у нее мурашки побежали по коже. Может, она и вправду обидела его своими словами? Да, надо признать, шутка получилась неудачная.
— Прости, если я была бестактна. Но хочу тебе кое в чем признаться, Деклан: привыкла говорить то, что думаю, я бываю резкой, даже грубой. И далеко не всегда об этом
Деклан наклонился над столом и, копируя ее тон, отчеканил:
— А я — упрямый, агрессивный и мрачный. По натуре грубиян. Правда, к счастью для человечества, научился сдерживать свой темперамент. В мелочах могу уступать, но, если действительно чего-то хочу, всегда нахожу способ это получить. Сейчас я хочу тебя. И я тебя получу!
Лина ошиблась: гнев его никуда не делся, а продолжал кипеть в нем. Его глаза метали молнии. И поскольку Лина всегда старалась быть честной с самой собой, не могла не признаться, что это ее заводит.
— Ты так говоришь, просто чтобы меня позлить!
— Нет, это побочная выгода. — Он откинулся на спинку стула, протянул ей корзинку с хлебом. — Ну что, продолжим ругаться?
Лина взяла булочку.
— Позже, может быть. Ссоры портят аппетит. — Пожав плечами, она откусила от булочки. — В любом случае к бабуле ты сегодня не попадешь. Она собиралась в гости к своей сестре.
— Ладно, заеду к ней на неделе. Знаешь, а я поставил на кухне стойку. Реми вчера протянул мне руку помощи — в самом прямом смысле! Еще пара недель, и кухня будет готова.
— Рада за тебя. — Лина все еще сердилась и по насмешливому огоньку в его глазах поняла, что он это прекрасно видит. — А на третий этаж ты больше не поднимался?
— Поднимался один раз. — Да, он это сделал, хоть перед этим ему и пришлось приободрить себя солидной порцией «Джима Бима». — На этот раз в обморок не упал. Но было чертовски страшно, хотя я вообще-то не из пугливых. Выяснил кое-что о семействе Мане, но пока картина не складывается, некоторых деталей недостает. Может быть, ты что-нибудь о них знаешь?
— Ты хочешь спросить об Абигайль Роуз?
— Верно. Что ты…
Он умолк — в эту минуту к столу подошел Марко с пастой и тарталетками, и Лина переключила внимание на него. Они затеяли разговор об итальянской кухне, и Деклан напомнил себе, что он на Юге, а время здесь течет медленнее, чем в Бостоне.
— Что ты о ней знаешь? — спросил он, когда они снова остались за столом одни.
Лина накрутила на вилку пасту и отправила в рот.
— Мамаша Реальдо — богиня кулинарии! Дайка возьму у тебя одну, — проговорила она, забирая тарталетку с его тарелки.
— Потрясающе! Лучший обед в моей жизни, конечно, не считая твоего омлета из микроволновки.
Лина улыбнулась ему — долгой, медленной улыбкой, от которой у него кругом шла голова. Некоторое время оба молча наслаждались едой.
— Об этой загадочной истории до сих пор говорят в нашем краю. Рассказы об Абигайль Роуз передаются в нашей семье из поколения в поколение. Это скорее легенды: никто не знает, что в них правда, а что вымысел. Она служила в особняке Мане горничной. Богатые белые семьи в то время часто нанимали местных служанок в дом на всякую работу: постирай-прибери, помой-почисти. Рассказывают, что Люсьен Мане, когда вернулся домой из Тулейна, влюбился в нее. Они сбежали и тайком обвенчались. Потому что ни его семья, ни ее не дали бы согласия на этот брак.
Лина говорила медленно, словно вспоминала давнюю историю, не сводя глаз с Деклана.
— Потом он все-таки привез ее в Дом Мане. Не сразу его родители смирились, а может быть, и не смирились вовсе. Люди вспоминали, что Жозефина Мане была неприятным человеком — высокомерная и бессердечная. У Люсьена и Абигайль родилась дочь. Через десять месяцев после свадьбы.
— Та комната наверху… Должно быть, это детская, там, наверное, спала малышка.
— Скорее всего. У девочки была няня, подруга Абигайль. Потом она вышла замуж за одного из братьев Роуз. Большая часть этой истории известна от нее. Однажды Люсьен уехал в Новый Орлеан, он часто отлучался по делам семьи. А когда вернулся домой, оказалось, что Абигайль бесследно исчезла. Просто пропала. Говорили, что сбежала с любовником — каким-то парнем с болот. Но вряд ли это было правдой. Няня… как же ее звали? Ах да, Клодина. Клодина была уверена, что Абигайль ни за что не бросила бы ни мужа, ни ребенка. Она до конца своих дней считала, что случилось что-то ужасное. И винила себя за то, что ее тогда не было в доме: она пошла к реке на свидание со своим парнем, и как раз в ту самую ночь и исчезла Абигайль.
— Ее искали?
— Ее родные искали повсюду. Говорят, Люсьен тоже не успокоился, пока везде не побывал — и на Болоте, и в городе, пытался отыскать хоть какой-то след. Но безрезультатно. Да он и сам после этого недолго прожил. Он умер, умер и его брат-близнец — любимчик матери, а мисс Жозефина отдала ребенка родителям Абигайль. Деклан, ты что-то неважно выглядишь, с тобой все в порядке?
— Да я и сам не пойму. Ладно, продолжай.
Лина отломила кусок булки, заботливо намазала его маслом и протянула Деклану. Бабуля была права: этого мужчину явно не мешает подкормить.
— Дочка Абигайль Роуз была моей прапрабабушкой. Мане от нее избавились — заявили, что она якобы рождена не от их сына, что в ней нет их крови. Сплавили ее Роузам в одной распашонке и с узелком погремушек. Единственное, что досталось ей из Дома Мане, — брошь ее матери. Эту брошь Люсьен Мане подарил Абигайль, ее сохранила Клодина и отдала девочке, когда та выросла.
Деклан схватил Лину за руку.
— Эта брошь сохранилась?
— У нас такие вещи передаются от матери к дочери. Бабушка подарила мне ее на шестнадцатилетие. А что?
— Это брошь-часы, покрытая эмалью, с золотыми крылышками?
Кровь отхлынула от лица Лины.
— Откуда ты знаешь?
— Я ее видел. — Голос Деклана звучал словно издалека. — Она лежала на столике в спальне. В ее спальне. В пустой комнате, — добавил он, — где не было ни столика, ни кровати — и все же они были. Мебель-призрак. И мертвая девушка на призрачной постели, которую видела Эффи. Ее убили, верно?
Сердце Лины словно провалилось в бездну, и не от того, что он сказал, а от того, каким голосом — холодным, мертвым — произнес эти страшные слова.