Незабываемые дни
Шрифт:
Некоторых оправдывали — тех, которые попали на службу по принуждению, из неволи, и ничего дурного не совершили за время своей службы.
Несколько слов сказал им Василий Иванович:
— Если кто-нибудь из вас опять натянет на себя собачью шкуру, тогда уж не ждите пощады, да и теперь плачут по вас сухие осины! Только кровью своей вы сможете смыть с себя позорное пятно. А если вам жаль своей крови, смывайте фашистской. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Родненький, мы хоть сегодня к вам!
— Нет, нам такие свояки пока не надобны. Вот заслужите доверие у народа, постарайтесь, чтобы гитлеровская нога боялась ступить в ваше село или в деревни, откуда вы родом. Тогда мы, возможно, и примем вас в нашу семью. А теперь идите отсюда, не мозольте глаз людям собачьими шинелями.
Освобожденных полицаев точно вихрем смело. Со всех ног удирали они во все стороны, так что снег взвихрился на улицах. С остальными долго не церемонились.
— За речку, подальше, на болото! — подал команду автоматчикам Бохан. И сплюнул даже, а рукой сделал такой жест, будто отряхал ее или стирал какую-то грязь.
— Ты что? — спросил его Василий Иванович и нахмурился.
— Да знаете, Василий Иванович, не совсем приятное занятие возиться с человеческим мусором.
— Да, быть может, и неприятное. Зато необходимое. Без него не обойдешься. Иначе — реки и реки крови, реки и реки слез. Их вот… — он указал глазами на кучку детей, которые топтались около саней, упрашивали, чтобы показали им, чтобы позволили хоть дотронуться до пулемета. А какой-то малыш, лет семи, в большой не по росту шапке, настойчиво просил караульного:
— Вот бобик патрон потерял. Нате, дядечка. Может, он к вашему ружью подойдет.
— Давай, давай, вояка!
— Только вы обязательно фашистов убейте этим патроном или полицая!
— Постараюсь, вояка! Все?
— Если убьете, то и все! — чистосердечно согласился малый и уже шепотом, оглянувшись по сторонам, добавил: — Они моего папу убили… Забрали и убили по дороге… А мы с мамкой одни теперь.
И тяжело вздохнул, поглядывая на винтовку.
— Нравится тебе ружье?
— Да оно тяжелое, дядечка!
— На, подержи.
— Ого! — восторженно сказал малыш, силясь поднять винтовку. — Слишком большое! Кабы мне маленькое ружье!
И в глазенках малыша мелькнуло на миг что-то грустное-грустное, не детское. Только увидя своих товарищей, которые уже играли в войну и решительным приступом брали вражескую крепость — высокий сугроб, — мальчик с криком «ура» побежал к ним. Бежал и останавливался, чтобы придержать непослушный не по мерке башмак, обнаруживавший явное намерение соскользнуть с ноги в самый решительный момент атаки.
Василий Иванович и Бохан проводили глазами малыша и не могли скрыть какой-то особенной улыбки, от которой потеплела их глаза и лица.
16
Уже близилась ночь, когда конный отряд Василия Ивановича собрался в путь, чтобы присоединиться к главным силам партизан, проходивших поблизости. Старая боевая песня буденновцев исподволь поднялась над полем, над лесом, взлетела до самых звезд, которые слегка дрожали, словно зябко поеживались на высоком морозном небе.
Закутанная в тулуп Майка сидела в санях. Ровный скрип полозьев, мелодия и слова песни убаюкивали, успокаивали, прогоняли колющую боль в плече, в руке. В ночном сумраке словно вставало перед нею конопатое лицо полицая, который так безжалостно бил ее тогда на дороге. Теперь этот полицай никого уже не будет бить. Но сколько еще этих конопатых ходят по нашей земле… Долго ли им ходить еще?
На стоянку приехали ночью. Надя, услышав утром от Майки о приезжих из Минска, пошла к ним в санитарную землянку, куда Игната и Анатоля поместили ночью. Они уже отогрелись, пробовали шутить с пожилым врачом, вместе с которым убежала из села в памятную ночь Майка. Он перевязывал рассеченную щеку Анатолю. Игнат первый увидел Майку, даже приподнялся на топчане:
— А вот и наша спасительница явилась!
— Что ж ты, Майка, ничего не сказала мне об этом?
Майка немного смутилась и, чтобы скрыть свое замешательство, бросилась помогать врачу.
Игнат, приподнявшись на топчане, так и сидел, вглядывался в другую девушку, голос которой показался ему очень знакомым.
— Игнат?
— Надя?
Они расцеловались так горячо, что Майка даже отвернулась из деликатности. Она даже позавидовала Игнату, которому выпало счастье любить такую чудесную девушку. Но они почти ничего не говорили о себе. Все расспрашивали друг друга о каких-то делах и общих знакомых.
В землянку вошел Василий Иванович:
— А я на минутку к вам. Как дела, доктор? Вы должны мне как можно скорее поставить этих молодцов на ноги. О-о, они уже, оказывается, могут говорить.
Василий Иванович поздоровался с товарищами, расспросил Игната о заводских делах.
— Слышал я про ваш выезд из города. Неплохо сработали. А вот за ваши последние приключения не хвалю — вы тут забыли про осторожность.
— Мы, Василий Иванович, от самого города по вашему проспекту шли, и все было хорошо, спокойно. Сколько мы по нему людей к вам переправили и ни одной задержки не было.
— Вот видите, людей переправили, а сами засыпались. Проспект тем и хорош, что люди на нем придерживаются известных правил и слушаются… регулировщиков. А вы излишне понадеялись на свои собственные силы и попали в объятия полиции.
Майка знала, о чем говорит Василий Иванович. Проспектом уже с месяц называлась незаметная и неизвестная гитлеровцам дорога, по которой проходили сотни и тысячи людей из города и далеких районов в партизанские отряды. На этой дороге день и ночь работали бдительные связные. Тут были даже свои партизанские «гостиницы», где можно было человеку обогреться, отдохнуть и переждать денек-другой, если на каком-нибудь участке портилась «погода», появлялись «заносы», «обвалы» и прочие обстоятельства, делавшие этот участок «трудно проходимым». В отдельных случаях Василий Иванович командировал «ремонтников», которые «ремонтировали» проспект. В одном месте надо было убрать излишне усердного в службе бургомистра или старосту, в другом восстановить проваленный связной пункт. Да мало ли было этих «дорожных» хлопот!