Незабываемые дни
Шрифт:
— Да что вы, товарищок, какая сытость с одной курицы, пользы с нее все равно, как с того рака.
— Рака, рака… — передразнил его лейтенант. — Кислым молоком додумался командиров угощать.
— Простите меня, не знаю, чем я вас разгневал, что вы меня так обижаете…
— Ладно, ладно, пошевеливайся… — более миролюбиво сказал лейтенант и спросил: — Синий мост знаешь?
— Этот, что на железной дороге? Знаю.
— А дорогу к нему?
— Какая там дорога? Через село, потом через поселок и сразу же мост…
— А через лес?
— Лесом? Зачем? Там никто не ходит, да и неудобно
— Кому неудобно, а военным везде удобно. Понятно тебе?
— Почему же не понятно, торарищок? — Остап говорил уже с ним без всякой охоты. Обычный прилив красноречия, когда приходилось говорить Остапу с новыми интересными людьми, опал, сник, и Остап говорил уже вяло, довольно равнодушно потчуя гостей.
Военные с аппетитом уписывали сало, молчали, занятые едой. Только лейтенант, причмокивая и сопя, прожевывая корочку, буркнул под нос:
— Ты вот после и расскажешь нам про дорогу на мост. А может, и проводишь туда.
— А почему бы не проводить, товарищок? Можно и проводить… А вы угощайтесь, угощайтесь! Я еще сбегаю, свежего творожку принесу. А может, товарищи, и в самом деле эту курицу на провиант пустить? Если, скажем, ее с картошкой, да с салом, да с укропом, так оно выйдет в самый раз!
Лейтенант немного оживился:
— Так бы с этого и начинал, старина! А то только зубы заговариваешь, оскомину набиваешь своими куриными баснями! Действуй!
Вскоре по дворику лесника разносилось отчаянное кудахтанье курицы, которая словно разгадала намерение хозяина и не проявляла особого желания преждевременно попасть на сковороду. Неуклюжий Остап никак не мог рассчитать скорость своего бега и проносился далеко вперед, когда вертлявая курица неожиданно бросалась, как угорелая, в сторону. Но проворный Пилипчик загнал ее, наконец, под крыльцо и там настиг и схватил за крылья. Деликатное создание отчаянно кудахтало, и в это время Остап успел шепнуть Пилипчику несколько слов. Тот сразу же бросился со двора и незаметно за деревянной оградой перебрался через ручей, помчался по лесной тропинке через поляну, где паслась кобыла Остапа. Через какую-нибудь минуту, отважно размахивая локтями и лупя изо всех сил голыми пятками по конским бокам, Пилипчик мчался по лесу.
Остап неторопливо топтался около печи, принес дров из-под навеса, начал ощипывать курицу. Он был немного расстроен, выбит из колеи и никак не мог найти подходящую тему для раз говора. Начал про тетеревов — на свою излюбленную тему, и лейтенант тоже увлекся ею.
— Давай и тетеревов, если есть… Жарь и их, мы уважаем всякую птицу.
Остап умолк, обиженный до глубины души столь узким подходом к интересной и важной теме. У него было в запасе немало любопытных историй: про лосей, про то, как он однажды перехитрил медведя, про нравы барсуков, которые водились на песчаных взгорьях в лесной глуши, про дивные дела бобров, как они недавно наделали ему хлопот, затопив его сено на лужку, подняли воду в реке, и когда Остап пришел на тот лужок, его уж не оказалось: новое озеро стояло среди леса и скошенные им копны сена плавали по воде, что твои гуси-лебеди. Вот тебе и бобры… Но разве таким людям об этом расскажешь? Еще, пожалуй, прикажут: поджарь им и бобра… Невежды, одним словом…
Но Остапа беспокоили и другие мысли и, повидимому, больше, чем все эти приключения бобров. Он тревожно, украдкой, поглядывал в окно, но на улице все было тихо и спокойно. Слышно только, как за плетнем пощипывала траву корова, которую Пилипчик не успел прогнать в стадо, да гудели пчелы возле двух ульев, стоявших под самыми окнами в палисаднике. Остап развел небольшой огонь на камельке, чтобы обжарить курицу, и только принялся за это дело, как в сенцах послышался топот множества ног. В хату ввалилось больше десятка людей. У них были винтовки, обыкновенные дробовики, а иные не имели оружия, зато держали в руках суковатые палки. Видно, и на дворе толпились люди. В хату пробрался также Пилипчик и с любопытством поглядывал на угол, где за столом сидели незнакомые военные.
— День добрый! — поздоровался с хозяином один из вошедших. — А у тебя, Остап, должно быть, гости. Познакомь же нас!
— Да уж знакомьтесь сами… — иронически ответил Остап и, бросив несчастную курицу, недвусмысленно снял со стены дробовик.
Гости заметно побледнели. Лейтенант, поднявшись за столом, презрительно спросил:
— Что означает весь этот маскарад? Почему у штатских оружие?
— Странно, что вы не знаете, товарищ командир, почему у нас оружие. Однако чтобы долго вас не задерживать, я попрошу предъявить документы. Сами знаете! — война, должны мы знать, кто вы и зачем пришли сюда. Простите, что беспокоим вас и прервали завтрак.
Это говорил дядька Мирон, как его звали, пожилой широкоплечий мужчина. Он настороженно следил за тем, как лейтенант вынимал из кармана разные удостоверения. Не спуская глаз с руки лейтенанта и прочих военных, он не спеша перелистывал бумаги. Взял документы и у всех остальных. Не разобрав чего-то в одном из удостоверений, спросил:
— Кто из вас, товарищи, Иванов?
Тот, кого назвали Ивановым, хлопал белесыми ресницами и, повидимому, не понимал, о чем его спрашивают, ибо беспомощно оглядывался на своих товарищей. Лейтенант делал ему какие-то знаки, но тот никак не мог сообразить, что от него требуется.
— Скажите, пожалуйста, товарищ Иванов, как ваше имя, отчество? — снова обратился к нему дядька Мирон, сделав ударение на фамилии.
Тот, будто поняв, наконец, ткнул себя пальцем в грудь, подтвердив, что это именно он, но почему-то продолжал молчать, не отвечая на вопрос.
— Я должен вас предупредить, что этот боец у меня контужен. Он не может говорить, — с натугой произнес лейтенант, и все заметили, как сузились, блеснув острыми огоньками, его глаза, а на побледневшем лице судорожно сжались челюсти.
Дядька Мирон, просматривая документы, спросил еще у нескольких об их именах и фамилиях. Некоторые из военных ответили на его вопросы, но человек шесть, очевидно, были такими же контуженными, как Иванов, — они явно не понимали, чего от них хотят.
— Так говорите, что вы с Ленской пограничной заставы. Но до границы от нас очень далеко, как же вы попали в наши места? — спросил дядька Мирон, пристально разглядывая новенькое, с иголочки, обмундирование, даже не запыленное еще, новые добротные сапоги, которые, по всему видно было, еще не знали дальней дороги.