Незабываемые дни
Шрифт:
— Ну, вот… Вам мало крови, людоеды! Ну, я — комсомолец. Что вам нужно, выродки?
Он задыхался, судорожно сжимал кулаки, медленно приближаясь к коменданту.
Под коричневым пятном майоровой щеки заходил желвак. Майор целился из парабеллума, целился спокойно, неторопливо, как на занятиях. Только дрогнули ресницы, когда грянул выстрел. Комендант тыкал парабеллум в кобуру, а из синеватого дула пистолета вился дымок.
Колючим холодком повеяло на сердца людей и еще чем-то, похожим на укор и стыд; вот нашлось мужественное сердце, оно преодолело страх смерти и отошло в небытие, не уронив человеческого достоинства, славы земли своей. Может быть, и напрасной была эта смерть, но кто бросит упрек на могилу этого безвременно погибшего человека?
Взволнованная людская толпа была оттиснута назад.
Солдаты хватали мужчин, отводили их к штабелям дров возле реки. Некоторые из схваченных бросились с кручи в воду. Поднялась беспорядочная пальба, громкие залпы раздались около штабелей.
— Мамочка, где же наши красноармейцы, почему они не бьют их? — плача, говорил Василька, уткнувшись головой в колени матери. Ксеня ничего не отвечала. Она успокаивала и убаюкивала маленького и, покачиваясь, напевала вполголоса:
— А-а-а… а-а-а… а-а-а!
В ее глазах не было ни тоски, ни страха, ни тревоги. Она равнодушно глядела на онемевших людей, на суетливые движения солдат, которые сбрасывали с береговой кручи расстрелянных, на коричневую щеку коменданта, над которой вился дымок от сигареты. Солдаты кончили свою работу и начали выстраивать людей в длинную очередь, подводить их к столику. За ним сидел комендант. Он бегло осматривал подошедшего, и человека отводили в одну или другую группу. Большинство, среди которых были преимущественно дети, старики, женщины, отсылали назад, на берег. Игната вместе с другими парнями повели сразу на грузовик. Он хотел попрощаться с сестрой и с Надей, но его грубо оттолкнули и погнали к машине. Игнат только успел крикнуть:
— Держитесь вместе! Я не пропаду… Увидимся еще!
Фамилии тех, кого отводили на машины, старательно заносили в списки. Меньшую группу мужчин, в которую попали люди, в чем-то заподозренные комендантом, под усиленным конвоем повели в город. Солдаты, кончив писать, унесли столик и стулья. Комендант подошел к женщинам, снова столпившимся на берегу. Он закурил сигарету, был необычайно веселым, развязным.
— Значит, удирали от нас? Боитесь? Это хорошо, ох, как хорошо! Но вы будете нас бояться еще больше. Мы научим вас уважать Германию. Вы будете каменеть от страха при одном слове Германия. Но-но-но… хватит, — словно сдерживал самого себя майор и уже совсем иначе, миролюбиво и спокойно, сказал:
— Теперь вы можете быть свободными… Идите! Дети, матери, старики, все!
Словно крик тихой радости выплеснулся из толпы. Некоторые сразу бросились назад от штабелей, от берега, туда, где раскинулось поле, где ходили под солнцем мягкие, ржаные волны, где так уютно зеленела лесная опушка и близко, совсем близко шептала о чем-то листва родной березы.
Комендант будто ждал этого момента. Он торопливо встал и, растопырив руки, словно преграждая путь людям, весело крикнул им:
— Только не сюда… Порядок, порядок! Вы же хотите к своим. Ну вот… А они за рекой… Прошу, прошу, только вперед! Парохода не ждите, вы сами, сами…
Люди недоумевающе смотрели на него. Лица, прояснившиеся от радостной надежды, сразу потемнели, снова стали серыми, запыленными. Люди отходили обратно, жались к реке.
— Ну-ну! Быстро, быстро! — Из-под белесых ресниц мелькали уже зловещие огоньки, покрытые рыжей щетиной руки нервно барабанили по кобуре.
Надя схватила на руки Василька, потянула за плечо Ксеню.
— Скорее, скорее, Ксеня!
Поспешно сползали, срывались с кручи. Сверху сыпались песок, сухая желтая глина, разный мусор. Над берегом поднялся детский плач, надрывно голосили женщины. Проклятья, стоны, глухие молитвы перемежались с воплями людей, с угрожающими выкриками стоявшего на горе человека с коричневым пятном на щеке.
— Василька, попрощайся с мамой!.. Да что я говорю!.. Ну, поцелуй маму!
Ксеня шла, держа ребенка на руках и ни на что не обращая внимания, все баюкала малютку, тихо напевая:
— А-а-а… а-а-а…
К ногам подступала вода. Сразу же становилось глубже и глубже.
— Держись за шею, Василька, крепко-крепко и рук не разжимай…
— Мне страшно, я же боюсь… — закричал Василька, стиснув до боли руки, когда мутная вода забурлила у его ног.
— А ты зажмурь глаза. Ксеня, Ксеня! Ну, чего ты? Иди.
Вода подступила к горлу. Ксеня держала ребенка над собой и робко подвигалась вперед — сильно сбивало быстрое течение реки — и все напевала:
— А-а-а… а-а-а…
Вдруг она громко вскрикнула. Дно ушло куда-то глубоко-глубоко, голос оборвался, смолк, и Надя больше уже не увидела ее.
Надя собрала все свои силы, чтобы удержаться на стремнине. Вода кружила ее, бешено бросала в сторону, властно увлекала на дно, когда Надя попадала в кипучую воронку. Ей трудно было дышать — шею клешами сжимали руки Василька и она старалась так держаться на поверхности, чтобы стремительное течение не оторвало ее от маленького, трепетного тела ребенка. Мимо проносились берега, мелькали прибрежные кусты, осока, камыши. Над водой изредка свистели пули, долетавшие с крутого берега. Несколько пенистых столбиков воды поднялось перед ней, и ей показалось только, что это рыбная мелюзга выплеснулась на поверхность, спасаясь от хищной щуки. Течение подхватило девушку и отнесло за дамбу. Ноги ощутили песчаную отмель. Тут было тихо, спокойно, поросли ивняка скрывали ее от высокого берега. Она поднялась, сняла со спины Василька, взяла его на руки и, горячо поцеловав его мокрую щеку, внезапно расплакалась. Рыданья судорожно сжимали ее горло.
— За что все это?
Василек раскрыл глаза, со страхом посмотрел на Надю.
— Чего ты, тетя?
Голос мальчика заставил ее опомниться.
— Не обращай внимания, Василька. Это я просто так…
Она оглянулась вокруг. Место было знакомое до мельчайших подробностей. Течение отнесло их километра за два. Прежде тут был деревянный мост, на который выходил лесной большак. От моста остались только обгорелые сваи, дымился у самого берега уцелевший настил. Надя осторожно пошла к берегу, и, когда ноги ее коснулись сухой земли, она в изнеможении опустилась на песок. Страшная слабость овладела всем ее телом, кружилась голова, и казалось, что все вокруг плывет, кружится: и лозняк, и кусты орешника, и огромные сосны, стоявшие поодаль на песчаных пригорках, где начинался лес. Но она пересилила себя, раздела Васильку, выжала его одежду и развесила сушить на истлевшем облупленном бревне, попавшем сюда, повидимому, во время паводка, а теперь его наполовину занесло белым сыпучим песком.
— А ты бегай, Василька, грейся, или ложись на песок, он теплый…
— А мама где, и все люди, что были с нами вместе? — Его личико сморщилось, он готов был заплакать.
— Она дальше проплыла, а может, и где раньше выбралась. Ты не горюй, скоро встретим и маму… — торопливо проговорила она, избегая глядеть в ясные детские глаза.
Она выжала и свою одежду, сходила к реке и принесла оттуда головешку. Вскоре небольшой костер весело попыхивал дымком, потрескивали еловые сухие лапки, пускал густые струйки белого дыма трухлявый березовый обломок. Надя задумчиво глядела в огонь. Отсюда не был виден крутой берег, на котором стоял тогда человек с коричневой щекой.