Незаконченные воспоминания о детстве шофера междугородного автобуса

Черных Валентин Константинович

На миг показалось из кузова лицо матери. Семен подпрыгнул, ухватился за кромку борта и подтянулся на руках. Долговязый солдат пытался столкнуть его липкими от пота ладонями. Из глубины кузова показалось взбешенное лицо фельдфебеля. Буксуя на песке, дергалась машина. Фельдфебель упал на спину и занес ногу. Семен увидел стертую подковку с тремя шляпками медных гвоздей.

Потом Семен бежал, раскрыв рот, так меньше болели разбитые губы. Ему казалось, что все это неправда, что ему снится. Вот он догонит машину и проснется.

Машина

выбралась на твердый грунт и за хвостом пыли исчезла. Семен бежал и думал, что за поворотом машина обязательно остановится и мать скажет, что его просто решили попугать.

За поворотом машины не было. Семен побежал быстрее…

…В прошлый приезд Семена в отпуск ему показали место, где нашли мать. Ее не застрелили, вероятно, сбросили из машины на полном ходу или она выбросилась сама. Показал Осипов…

7

Лейтенант теперь стеснялся меньше. Он закурил и предложил Семену:

— Закурите? С фильтром, болгарские.

— Спасибо, только что покурил.

— А я втянулся, — сказал лейтенант. — До училища не курил. И, что любопытно, я стал разбираться в табаках. Раньше не верил, что есть знатоки, думал, притворяются. Хочется — куришь, а какой — не так и важно. А теперь любой не закурю. И что любопытно, табаки мне кажутся цветными. Есть желтые, красные, коричневые. Мне нравятся светло-коричневые. Вот «Беломор» для меня желтый, а польские «Спорт», черные, не могу курить.

— Мне тоже иногда так кажется, — сказал Семен.

— Правда? — удивился лейтенант. — Оказывается, у всех так. Лейтенанту хотелось поговорить, он молча просидел несколько часов. Его соседка, пожилая женщина, уснула сразу, как только выехали из Москвы.

— К родителям? — спросил Семен.

— К родителям, — подтвердил лейтенант.

— Отцу будет приятно, что сын — офицер.

— Отца у меня нет, умер после войны. Израненный пришел. Все кашлял, легкое прострелено было. Осталась мать и еще сестренки. Двойняшки, Десятилетку закончили.

— Мать работает? — спросил Семен.

— А кому еще работать? Учетчица в колхозе. Сейчас ноги стали болеть. Пухнут к вечеру. Надо хорошему врачу показать. И девок надо учить. Это мнепридется взять на себя, — сказал лейтенант совсем по-взрослому.

— Трудно будет, — сказал Семен.

— А нам легко еще не было. Вот неделю назад часы купил. Первые часы в своей жизни. Сейчас мальчишки часы носят с пятого класса. Ничего, прорвемся.

Лейтенант затянулся сигаретой. Огонек осветил контур танка на петлице. Наверное, повторяет выражение кого-то из офицеров училища, подумал Семен.

— Ну, привет, — сказал лейтенант.

— Привет, — ответил Семен и взглянул на стрелку спидометра, вздрагивающую у цифры «100». Впереди показался город, и он убавил скорость. Пунктирные линии электрических ламп вычерчивали улицы, квадраты площадей.

Для него этот город — бензоколонка, и еще

здесь всегда сходят пассажиры. Для него этот город всегда ночной. Ночной летний, зимний, осенний, в этом городе он никогда не был днем.

Здесь он знает буфет на железнодорожной станции, потому что буфет работает круглые сутки. В городе есть музей, училище медицинских сестер, кинотеатры «Октябрь» и «Колос», об этом он прочел на рекламном щите возле заправочной.

Из салона постучали в стекло кабины. Он кивнул. В зеркало он видел сосредоточенное лицо пожилой женщины. Может быть, и у нее давным-давно погиб муж, потому что погибли многие. Погибли молодые мужчины, а женщины уже без них стали старыми. Его матери сегодня тоже было бы больше пятидесяти.

…Он вспомнил, как долго бежал по следам машины, потом на асфальте следы пропали. Уже темнело, когда он вошел в деревню. Пахло навозом и дымом из труб. Гулко ударила ногой по подойнику корова, и жестяной звон разнесся по всей деревне.

— Чтоб ты сдохла! — крикнула женщина.

Ему очень хотелось съесть кусок хлеба с маслом, и он пожалел, вспомнив, как однажды выбросил, не доев, большой кусок.

Никто не обратил на него внимания, только в самом конце деревни окликнул старик с завалинки. Старик долго его расспрашивал.

— Дед Кирилл, говоришь? А мать как звали?

— Анна Кирилловна.

— Нюрка, значит. А отец кем был?

— Комиссар, — похвастался Семен.

— Сейчас все рядовые, — сказал старик и провел Семена в дом.

Семену дали молока и большой теплый ломоть черного хлеба, намазанного маслом. Масло таяло на хлебе. Он рассказал все подробно, женщина вытирала слезы передником и вдруг заплакала в голос, а старик на нее цыкнул.

На следующее утро старик запряг лошадь.

— Дед твой при новой власти большой человек, — сказал он и непонятно хмыкнул.

Вечером он вернулся с дедом. Семен и своему деду все рассказал подробно и про мать и про лейтенанта, который ходил по огороду с пистолетом. У деда тоже был наган в блестящей желтой кобуре, а на рукаве повязка с надписью по-русски и по-немецки.

Всю ночь старики ругались. Семен просыпался и слышал, как старик говорил:

— Велика Россия, Кирилл, всю не пройдут.

— Поживем — увидим.

— Вернутся наши.

— Однова живем, — говорил дед Кирилл.

— Сволочь ты продажная.

— Вот я тебе смажу, — пообещал дед Кирилл.

— Куда я против. Ты же Гитлером вооруженный.

— Не растравляй, — пригрозил дед Кирилл.

— Вернется зять, спросит…

Старики все-таки подрались, смыли кровь под умывальником, а на следующее утро Семен с дедом уехали из этой деревни.