Незапертые чувства
Шрифт:
Не выдерживаю, начинаю рыдать в голос.
Пит ничего не говорит. Невозможно подобрать такие слова, которые утешили бы меня в этот момент, слова, которые заставят смириться со смертью. Поэтому он просто крепко обнимает меня, поглаживая по голове, и ждет, когда я успокоюсь.
Раздается тихий шорох.
– Солнышко, ты бы попила успокоительное, весь дистрикт чуть не перебудила.
Я резко поднимаю голову. У шкафа, скрестив руки, стоит Хеймитч. Он выглядит обеспокоенным.
– Прости, Хеймитч, - тихо говорю
Хоть во взгляде нашего ментора нет ни капли укора, я стыдливо прячу лицо на груди Пита.
Хеймитч глубоко вздыхает и уходит. Через несколько секунд его постель скрипит за перегородкой.
– Теперь и он знает, что я сплю с тобой, - шепчу я.
Последние слова звучат так интимно, что сердце сжимается.
Несколько минут мы молчим. Из-за перегородки раздается тихий храп. Я подавляю нервный смешок.
– А кто еще знает? – Пит первым нарушает тишину.
– Мама, - коротко отвечаю я. – Мы говорили с ней днем.
– И что она сказала? – тихо спрашивает Пит.
– Если учитывать, что я снова нахожусь в твоей постели, - снова неловкость. – Ничего плохого. Она не против. Просто…
– Что просто?
Я слегка отстраняюсь, чтобы видеть его глаза. Я еще ничего не говорила Питу о тех двух белых коробках. Собираясь с духом, вдыхаю в грудь побольше воздуха. Нельзя трусить, нужно сказать это вслух, хватит бояться.
– Я считаю, что нам нужно пожениться, Пит.
Я стою перед небольшим деревянным домиком. Крыша покосилась, голубая краска давно облезла. Потрескавшиеся окна заклеили черной изолентой.
Я ощущаю, как меня сковывает ужас. Ноги становятся ватными. Я вот-вот готова упасть.
На мои плечи ложатся сильные руки.
– Ты можешь не идти, если не хочешь, - тихо говорит Пит.
Вся съемочная группа стоит чуть дальше. Красная лампочка на камерах жутко отвлекает. Я не хочу, чтобы меня снимали в этот момент. Но так нужно. Я сама захотела прийти сюда, чтобы почтить ее память, прикоснуться к ее миру. И люди должны увидеть, должны почувствовать мою утрату, мою боль. Они должны увидеть настоящую Сойку - не двигателя восстания, а простую девушку, которую коснулась смерть.
Я решительно поднимаюсь по ступеням и поднимаю руку, чтобы постучать. Но не успеваю. Дверь распахивается, и я встречаю взгляд испуганных, таких до боли знакомых карих глаз.
– Ты Китнисс, да? – спрашивает девочка.
На вид ей лет четырнадцать, не больше. Одна из сестер Руты.
– Мая, не томи гостью на пороге, - хриплый голос ее матери вырывает меня из оцепенения.
Женщина открывает дверь шире и отходит чуть в сторону, пропуская меня внутрь. По возрасту она моложе моей матери, но ее волосы уже тронула седина, а в глазах навсегда застыли тоска и боль.
– Простите, я не одна, - мой голос звучит виновато.
Мы не должны были приходить, тревожить их и снова напоминать
– Хорошо, - женщина кивает.
Я оборачиваюсь к Питу. Он быстро поднимается на крыльцо и берет меня за руку.
– Только один, - говорю я Крессиде, которая уже готова скомандовать съемочной группе следовать за нами.
Крессида кивает и просит Мессалу отдать ей камеру.
– Нет, - я качаю головой.
– С нами идет он, - киваю на Поллукса.
– Но… - начинает Крессида.
– Иначе никакой съемки, - отрезаю я.
Я тяну Пита за руку, и мы входим в дом. Поллукс следует за нами.
Я выбрала его неспроста. Не хочу, чтобы Крессида мешалась под ногами, и чтобы ее бесчувственные слова нарушили святость момента. Более того, я не хочу, чтобы кто-либо вообще командовал съемкой. А у Поллукса это получится лучше всех. У него нет языка, он безгласый.
В Одиннадцатом сейчас относительное затишье. Миротворцы сюда не суются уже около недели. Тринадцатый помог повстанцам с вооружением. Восстание вспыхнуло здесь раньше, чем в остальных дистриктах. Пострадало много людей, но не так как в Седьмом и в Двенадцатом. Большинство построек уцелело. Капитолий был слишком увлечен расправой с дистриктами заговорщиков. Я боюсь представить, что нас ожидает в Четвертом.
Маму Руты зовут Антия. У нее остались три дочери и один сын. Старшей, Мае – четырнадцать, Далии – одиннадцать, Илане – девять. Мальчику Рейли – двенадцать. Рейли – брат-близнец Руты.
Больнее всего смотреть именно на него. Он слишком похож на нее. Те же глаза, нос, губы. Я вспоминаю сегодняшний сон. До боли сжимаю ладонь Пита. Мне хочется встать и убежать отсюда.
Антия ставит передо нами чашки с горячим чаем. Я крепко обхватываю ее руками, не обращая внимания на то, как сильно жжет кожу.
Поднимаю глаза. Все семейство сидит напротив нас и не сводит с меня взгляда. Четыре пары Рутиных глаз сейчас прожгут во мне дыру.
– Китнисс, - тихо говорит Рейли. – Скажи, Рута страдала?
Мое сердце уходит в пятки. Мальчик спросил это так серьезно, с такой болью в голосе, что кажется, если я подниму взгляд, то увижу не двенадцатилетнего мальчика, а сорокалетнего мужчину, потерявшего всю свою семью.
– Рейли, - вздыхает Антия.
Она присаживается рядом с сыном и прижимает его к груди.
– Он её близнец, - через минуту говорит она. – Ему труднее всего. Близнецы всегда очень болезненно ощущают потерю. Словно умерла часть души.
Рейли отстраняется от матери. Его взгляд пронзает меня насквозь.
– Нет Рейли, - качает головой Пит. – Ей было не больно, она просто уснула.
– А мне было больно, - у мальчика дрожат губы.
Он с трудом держится, чтобы не расплакаться.
– Я спела ей песню, - тихо говорю я. – А когда она… уснула, я обложила ее тело цветами. Жаль, что вы не видели этого.