Неземное тело
Шрифт:
— Значит? — нетерпеливо спросил Медведь.
— Значит, некоему Ивану Медведю объявляются благодарность за отлично проведенную работу и выговор за самодеятельность, которая могла окончиться скандалом, — отчеканила Лайма, и, посмотрев на расстроенное лицо Ивана, рассмеялась: — Ты молодец! Такую провернул махину — мало кто справился бы. Теперь иди и отдохни как следует.
— А дальше чем я буду заниматься? — Медведь снова был готов к решительным действиям.
— Завтра с утра отправишься в архив… — противным голосом начал Корнеев, и Медведь взглянул на него так, что его напарники, не удержавшись, расхохотались.
— Пойду
— Не хочется? — сочувственно спросил Корнеев.
— Не люблю с бабками общаться. А эта Пелагея Никифоровна одна только и может что-то рассказать о нем. Если вспомнит. Анжелика, ну, которая из магазина, говорила — милиция с ней билась, и никакого эффекта. «Не ведаю», — твердит, и дело с концом.
— Может, и правда не ведает? Сколько бабке лет?
— Лет сто. Но следопыт у нее не один раз квартировал, вдруг она его вспомнит. В общем, пожелай мне, друг Евгений, «ни пуха, ни пера».
— Желаю, — сказал Корнеев, погружаясь в Интернет.
Лайма хмыкнула и отправилась выполнять намеченное.
…Бабка жила на самом краю деревни, в очень старом доме, который так потемнел от времени, что стал почти черным. Снаружи он казался немного скособоченным и запущенным, однако внутри был чистенький и свеженький, словно его только что хорошенько отмыла и отдраила бригада уборщиц. Перед тем, как попасть внутрь, Лайма долго барабанила кулаком в дверь — бабка Пелагея была не только очень старой, но, вдобавок ко всему, почти глухой.
«Теперь понятно, почему от нее добиться ничего невозможно!» — поняла Лайма после того, как битых полчаса пыталась объяснить старухе, кто она и чего хочет. В ответ на ее многословные пылкие тирады раздавалось только каркающее: «Ась?» да «Чегось?».
«Надо что-то предпринять». — Лайма в отчаянии стала озираться по сторонам. Бабка стояла, сложив руки над передником, и молча смотрела на нее пустыми прозрачными глазами.
Ничего радикальнее, чем написать свой вопрос на бумаге. Лайме в голову не пришло. Однако виртуозно исполненная пантомима под названием «Дайте мне ручку и бумагу» на Пелагею Никифоровну никакого впечатления не произвела. Она стояла как истукан и упорно продолжала молчать.
Лайма выбежала из негостеприимного дома, промчалась через всю деревню, напугав не только дворовых собак, но своих собственных соседей. Обратно вернулась через двадцать минут, крепко сжимая в левой руке невесть как попавшую в карман корнеевской куртки ручку с надписью: «XX съезд акушеров и гинекологов». В правой был блокнот, где Лайма делала выписки из лейтеровских книг, пытаясь выудить оттуда что-нибудь полезное, в связи с чем блокнот оказался практически пуст.
Запыхавшаяся, потная, с красным от беготни и злости лицом. Лайма поднялась на уже знакомое крыльцо. Она боялась, что снова придется ломиться в избу, однако дверь оказалась приоткрытой. Осторожно войдя внутрь. Лайма увидела, что Пелагея Никифоровна так же монументально и бесстрастно стоит посредине комнаты, словно поджидая гостью.
А увидев ее, вдруг заговорила низким сильным голосом:
— Чего ты, девка, туда-сюда носишься? Если спросить хочешь, возьми да напиши, глухая я совсем стала. Карандаш и бумажка вон — на столе лежат.
Если бы столетняя Пелагея
Но на этом испытания не закончились. Совершенно забыв, что так и не объяснила бабке Пелагее, кто она такая и зачем пришла. Лайма на листе блокнота крупно, печатными буквами вывела: «Как звали вашего жильца, который пропал?» Старуха минут пять, щурясь, разглядывала протянутый ей блокнот. У Лаймы затекла рука, но она терпеливо ждала. Вдруг бабка Пелагея молча встала, развернулась и уплыла куда-то в глубь дома за занавеску. Там она долго шуршала и звякала чем-то, тяжело вздыхая. Лайма испугалась, что смертельно ее обидела и теперь диалог (если все это можно назвать диалогом) прервется навсегда.
Но хозяйка вернулась. Оказывается, она ходила за очками, которые теперь криво сидели на ее длинном, загнутом вниз носу. Пелагея Никифоровна снова уткнулась в блокнот. «Господи, — подумала Лайма, — хоть бы она буквы не забыла. А тогда что — придется рисунками общаться?» Не пришлось.
— Ты из милиции? — вдруг спросила бабка, да так громко, что Лайма вздрогнула и непроизвольно дернула головой.
— Почему не в форме? — сурово поинтересовалась Пелагея Никифоровна.
«Жарко», — написала Лайма и трусливо отвела глаза в сторону.
Тут Пелагея Никифоровна снова встала и скрылась за занавеской. Звуков теперь никаких не раздавалось. Похоже, на этот раз она ушла в какие-то дальние чертоги. «За другими очками пошла, что ли?» — недоумевала Лайма.
Отсутствовала хозяйка избы довольно долго. Но когда появилась, в руке у нее был небольшой, защитного цвета рюкзачок.
— Возьми, своим отдашь. Вчерась нашла за поленницей. Ваши-то искали когда — все вещи забрали. А энтот во дворе — дровами был прикрыт. Дрова они не разбирали.
Произнеся так много слов подряд, старуха как будто выдохлась. Опять встала посреди комнаты и молча смотрела в пространство.
Заглянув в рюкзак, Лайма замерла — там, среди книг и множества сложенных в несколько раз карт местности, лежала обыкновенная коричневая барсетка. Раскрыв ее дрожащими руками, она увидела паспорт, водительские права, перетянутую резинкой пачку пятисотрублевок, три сотенные долларовые бумажки и множество купюр по десять и двадцать долларов.
Кое-как распрощавшись с хозяйкой (Лайма махала руками, кивала головой и всем своим видом показывала, как благодарна за помощь), она стремглав побежала домой, прижимая к груди драгоценный рюкзак. Соседи, вторично за последний час наблюдавшие Лаймин спринт, решили, что она либо серьезно готовится к каким-то спортивным состязаниям, либо таким экстремальным способом решила похудеть.
— И ты взяла мешок? — Корнеев аж подпрыгнул в кресле. — Ведь это вещественное доказательство! Нас теперь посадят, и правильно, между прочим, сделают.
— А что я должна была делать — отказываться? Ты бы попробовал с ней пообщаться. Я бы ей до пенсии объясняла, кто я и что мне нужно.
— Как будем выпутываться?
— Да просто — отнесу мешок куда надо, скажу — пришла к бабке картошки купить, а она попросила меня передать его в милицию.
— А если они ее спросят?