Неждана
Шрифт:
— Да, уж двадцать четыре годка было по осени, — важно пробасил он.
— А мне только шестнадцать энтой зимой исполнилось, — засмеялась она. — Никто уж не помнит точный день. Знаю, что в середине лютня чуть не померла, а мне тогда двух месяцев не исполнилось.
Посмотрел Ванька вдаль на закатное солнце, да уж и вспомнилось… Хорошо все-таки, когда скло прозрачное — далеко видать.
Глава 78. Пятнышко луны в новом доме, или Очень старая история
Шестнадцать годков назад то случилося.
Не так давно в девяти верстах от Поспелки трактир новый построили — «Толстый Хохотун» назвали. Интересно пацанам деревенских хоть одним глазком туда заглянуть — никакого терпежу нет, как любопытно.
Кто из мальчишек надеялся меда хмельного хлебнуть, кто на людей лихих издаля посмотреть, а восьмилетний Ванька страсть как лошадей любил.
Как узнал он, что «Хохотушке» опять люди лихие на ночлег встали, так наврал мамке с три короба да в трактир и побег.
Пробрался уж внутрь на двор — сам не помнит как. В сене у коней схоронился — насмотреться на гнедых не может. Такие славные лошадки у разбойников — приземистые, крепенькие, гривы короткие, а уж вскачь пустятся, и глазом не уследишь. По всему видно, что лучшие кони, — куды ж таких догнать…
Долго Ванька в сене на дворе сидел, на коней дивился, да и замерз. Дружки его давно в трактир пробрались, где-то под столами, как обычно, прятались.
Уж и он не дурак, тоже под стол какой забрался. Посмотрел, чтоб уж не шибко много народу было, и сильно его не пинали.
А за энтим столом вскорости как раз люди лихие шкуру медвежью делить стали. Из богатых саней они ее что ли скрали… Да, уж не на ярмарке купили — ясное дело.
Так уж заспорили меж собой, чем шкура хороша, — волшебства разные ей приписывали, чудесами хвастались, друг друга перебивали, на ходу небылицы придумывали.
Один разбойник сказал, что шкура медведя хорошо больные кости лечит. У кого там ноги ноют, али поясница разламывается, — первейшее дело куском меха обернуться, и вся хворь пройдет.
А у Надейки уж тогда спина болела сильно. Вот и решился маленький Ванька для мамки лоскут медвежьей шкуры у лихих людей стянуть. Они там нарезали всем своим поровну, мех кромсали на восемь что ли кусков, друг у друга из рук вырывали, спорили… А потом уж медами хмельными упились да уснули.
Ванька один лоскут вниз стянул незаметно, за пазуху запрятал, из-под стола выбрался да и домой побег.
Темно уже сталося, страшно кругом, снегом все замело.
Сыщут Ваньку лихие люди по следам — не прощают они такого, чтоб у них самих кто воровал. А он еще, как нарочно, рукавички по пути из трактира обронил — мамка вышивала узоры, уж такие приметные варюжки.
Теперь точно сыщут, ножом по горлу полоснут, не посмотрят, что восемь годков всего мальчонке. Сурово лихие люди живут, по своим неписанным законам — коли скрал как взрослый так как и отвечать будешь по всей строгости — взрослу меру, как все, примешь — никакой пощады не жди.
Пока до дома родного в Поспелке добежал, уж все малец понял, что натворил. Испужался так…Решил сразу мамке все рассказать.
А тут у соседей на дворе ночью в такую метель младенчик в санях что ли хнычет? Девчонка то Даренкина, что зимой народилась? Ванька ее и не видал ни разу. Совсем мала. И уже вороны черные к ней подбираются, на черных ветках над санями качаются, каркают громко — метель лютую перекрикивают.
Ванька не растерялся, льдышкам с кулак в ворон кидаться стал, распугал быстро энтих сумраков.
Почто младенца одного на морозе кинули? В платок летний девчонку завернули — помирать что ль оставили? А она кричит пуще прежнего — жить дитя хочет, сразу видать.
Не пожадничал Ванька, в лоскут медвежий малявку закутал, да к себе домой побег мамке все рассказать, чтоб уж придумала, как помочь.
Бросилась тогда Надейка к соседям, да увидала уж, что дите обратно в теплую избу занесли. Вмешиваться в чужие семейные дела не стала — чай, у нее самой такой пострел, что глаз да глаз нужен. Похоже, таких уж дел наворотил — не расхлебаешь.
Ревел Ванька на печке, все честно мамке в ту ночь рассказал, как у лихих людей в трактире медвежий лоскут скрал, да по пути еще где варюжки свои обронил.
Поняла Надейка сразу, что энто не шутки, со дня на день жди непрошенных гостей. И с утра уж Ваньку за реку к сестре отправила. Там он и вырос. Мамка с папкой в гости приезжали иногда.
Люди лихие на самом деле уж под вечер в дверь к Надейке колотились, варюжками Ванькиными перед носом махали. Она испугалась до полусмерти, да сумела что наврать, — мол, на горке ее сынок те варюжки потерял недавно, может, кто чужой и подхватил. А сынок ее непослушный два дни тому назад убег куды с цыганскими конями, уж сама не знает, где он, — все глазоньки выплакала.
Хорошего в этой истории было только то, что люди лихие долго не живут — ремесло у них уж больно опасное. Когда уж семь главарей у разбойников сменилось, когда уж никого в живых не осталось из тех, кто шкуру медвежью в «Хохотушке» делил, тогда и упросился Ванька домой в Поспелку вернуться. Отец к тому времени уж помер, тяжело мамке одной с хозяйством управляться — спина и ноги болят.
— Поэтому ты меня первый раз только в двенадцать годков и увидела, — закончил уж Ванька свой рассказ. — Взрослым парнем я домой воротился.
— Почему раньше не рассказал? — она уж почти с обидой спросила.
— Не велела мамка никому ту историю сказывать, чтоб про меня разбойники не вспомнили, — честно признался.
На улице уж совсем стемнело, пока он это все Жданке обстоятельно рассказал. Луна на небо выкатилась, скло в новом доме морозными узорами затянуло.
— Пойдем, — хитро позвал Ванька. — Где луна, покажу.
Подвел девчонку к оконцу, взял ее ручку махоньку, пальчик один разогнул да к стеклу приставил. Держал крепко, пока не растаяло.