Нежеланная
Шрифт:
– П-пойдем, мой дорогой, – прошептала она прерывистым голосом.
Укладывая Паоло спать, она действовала словно на автопилоте. Для ванны не оставалось времени. Сыну надо было почистить зубы, умыть лицо, потом вечерняя сказка – и этот обычный ритм подействовал на нее успокаивающе. Ведь не его вина, что взрослые устроили такую неразбериху в личной жизни, думала она, укрывая ребенка одеялом. Она посмотрела на его лицо, такое открытое и невинное. Смотрел ли так Джованни на свою мать – так, будто она может ответить на все его вопросы, решить все его проблемы?
– Мне нравится этот дядя, – признался Паоло, почти засыпая, и сладко зевнул.
– Спи, спи, дорогой, – уклончиво ответила Алекса и удивилась, почему ее так мучает чувство вины – будто кто-то повесил на нее тяжелый груз.
Я сделала это ради тебя, Паоло, сказала она про себя, глядя на его пушистые черные ресницы и гладкую, бледно-оливковую кожу. Только ради тебя.
Надеялась ли она, что Джованни в это время уйдет? Исчезнет в ночи, будто плохой сон?
Но он никуда не ушел. Его силуэт темнел на фоне горящего пламени. Она не видела выражения его лица, да ей и не надо было видеть его, потому что гнев исходил от всей его фигуры.
– Закрой дверь, – сказал он тихо. – Паоло… Я сказал – закрой дверь, – повторил он, и губы его сжались.
Рука Алексы дрогнула, когда она выполняла его просьбу, и ей понадобилось мужество, чтобы взглянуть ему в лицо. Джованни смотрел на нее, разглядывая подведенные черной тушью глаза и ярко-красные губы, дрожавшие от страха. Его глаза сверкали от гнева.
– Так когда же ты собиралась сказать мне? – спросил он тоном, в котором бурлила тихая угроза.
– Джованни…
– Когда? – продолжал он. – Когда ему исполнилось бы восемнадцать? Или когда он окончил бы колледж? Или когда женился? А я был бы чужой на этом празднике жизни – неизвестный отец, чья кровь и чье тело отвергались женщиной все эти годы? – Он понизил голос и стал надвигаться на нее. – А если бы он умер…
– Прекрати! – выдохнула она, зажимая руками уши.
– Если бы он умер, – с жесткостью продолжал он, наслаждаясь тем, что так задел ее, – что тогда? Я никогда бы об этом не узнал, да, Алекса? Не узнал о том, что мой сын родился, жил и умер, а я так ни разу не увидел его?
– Нет! – простонала она, потому что, как ни закрывала она уши, его слова стучали в висках словно молоток.
Он резко оторвал руки от ее лица.
– Как ты с этим жила? – безжалостно продолжил он.
– Я сделала это ради него.
– Нет, лжешь, маленькая сучка, ты сделала это ради себя. Ты, сделала это, потому что хотела держать его при себе!
Он схватил ее за локти, крепко сжал, и Алекса изогнулась, отчаянно пытаясь высвободиться. Но Джованни был более ловким, чем она. Он крепко прижал ее к своему телу, и глаза Алексы расширились от страха, когда он нагнул к ней свою темную голову.
– Ты чувствуешь? – спросил он мрачно. – Чувствуешь, как мое тело напряглось? Чувствуешь, что оно хочет тебя, хотя душа моя презирает тебя за то, что ты сделала со мной и моим сыном?
И движением скорее гневным, чем обычным, он прильнул к ее губам.
Секунду Алекса сопротивлялась, но он прижимал ее к себе все сильнее, и она почувствовала его мускулистую плоть. Опытным движением он раздвинул языком ее губы, и она не смогла не ответить на его поцелуй.
– О!
Изумленная и растерянная, она почувствовала, как он решительно сдернул с нее свитер, и пальцы его коснулись напрягшихся сосков, проступивших сквозь тонкий шелк бюстгальтера, а другая рука обняла ее за ягодицы. Она непроизвольно застонала, прижавшись к нему, но колени ее задрожали, когда в голове вдруг возникла непрошеная мысль.
Может, это искупление за то, что она сделала? Если она отдастся ему, может, у него дрогнет сердце, и он простит ее? Может, он поймет, как она боялась потерять своего сына?
Джованни почувствовал, что готов взорваться, и его переполнило искушение разорвать на ней джинсы, прижать к стене и овладеть ею прямо здесь и сейчас. Он целовал ее, ощущая свою власть над ней и чувствуя, что подводит ее к оргазму.
Но что-то остановило его. И не мысль о том, что сын может их услышать. Его сын. Руки Джованни разжались, словно вмиг обессилели.
– Donnaccia, – свистящим шепотом произнес он. – Шлюха. – Сжав кулаки так, что ногти впились в его кожу и выступила кровь, он обрушил на нее поток обвинений. – Скольким мужчинам ты позволяла прижимать тебя к стене так же, как это делаю я сейчас, когда мой сын спит наверху, ни о чем не подозревая?
ГЛАВА ПЯТАЯ
Нет, не оскорбительные слова Джованни привели ее в чувство, шлюхой он называл ее не раз, и если бы она не позволила себе растаять в его объятиях, то не услышала бы от него такого оскорбления. Нет, лишь два коротких слова вызвали такой страх, что у нее возникло ощущение, будто кто-то вонзил в кожу миллион иголок.
Мой сын, сказал он. И эти слова собственника были пронизаны угрозой и решимостью.
Мир Алексы готов был рушиться, и если сейчас она утратит над собой контроль, то потеряет все.
– Убирайся прочь, – задыхаясь, вымолвила она.
– В твоем сердце произошла такая неожиданная перемена? – бросил он едко. – Я бы мог овладеть тобой прямо сейчас, если бы не остановился!
Его презрение было так велико, что Алекса почувствовала слабость, Но все же заставила себя мыслить ясно. Ты ничего не должна делать по принуждению, с яростью сказала она себе, и ты – не жертва.
– Неужели непонятно, почему я не сказала тебе, Джованни?
– Нет, – отрывисто бросил он.
– Когда мы жили вместе, ты постоянно обвинял меня в том, что у меня куча любовников, – дрожащим голосом произнесла она. – Помнишь, что сказал мне на прощание, когда я уезжала из Неаполя?
– Ciao! – с бешенством бросил он.
– Ты сказал: «По крайней мере мы должны благодарить бога за то, что ты не беременна, иначе как бы мы узнали, кто отец ребенка?»
Минуту он молча и с недоверием смотрел на нее.