Неженка
Шрифт:
— Всё в порядке, спасибо! — она даже улыбается ему. Вымучено и не смело.
— Ладно, Люба, — сдаётся Матвей, — не буду тебя мучить, можешь просто уйти, — говорит через боль, но смотреть, как она заставляет себя вести с ним диалог, ещё гаже. Матвей отворачивается, утверждаясь в мысли, что всё же напьётся, так хреново ему, от этой встречи. От сознания того, что она остыла, и не осталось даже маленькой искорки, которую можно было раздуть.
Её маленькая ладонь ложиться на его локоть, и он смотрит сперва, на неё, как на аномалию, не веря,
— Решила сменить гнев на милость? — горько усмехается он, и она тут же одёргивает руку.
— Матвей, — говорит таким тоном, словно с ребёнком нерадивым разговаривает, — перестань, прошу!
— Перестал, — отзывается он, и отворачивается, смотреть не может больше на неё.
Она обходит, и встаёт перед ним.
— Я сейчас очень занята, но если бы ты меня, подождал… После, мы могли бы поговорить? — спрашивает она, нервно заламывая руки.
— Поговорить? — насмешливо переспросил он. — О чем ещё мы можем поговорить? Обсудить ещё раз, какой я козёл, посмел запятнать твою честь?
Матвей бесился всё больше, и сам не понимал, от чего.
Может потому что она в отличие от него живёт дальше? Может от того что она смелее его, стремится быть выше обид, и спокойно разговаривает? А может всё вместе. А он не мог. Увидел её, и руки зазудели, так захотелось дотронуться, погладить нежный стан, прижать к себе, смять в объятиях.
— Прекрасно выглядишь, Неженка! — пропустил он мимо ушей её лепет. — Ты тут одна? Или есть более достойный?
Он оглянулся, рассматривая вокруг людей.
— Я одна, — ответила Люба.
Блядь, и это было такое облегчение.
— Нам надо поговорить, — опять настаивает она.
— Говорим вроде, — глухо сказал он, стараясь подавить свои эмоции.
— Не здесь, и не сейчас — напряглась Люба, — подождёшь меня? — она робко взглянула на него.
Да он, готов ради неё в лепёшку расшибиться, не то, что подождать.
— И пожалуйста, не пей, — наставляет на последок, и уходит.
И Матвей не пьёт, и ждёт, пока кончится эта бесконечная вечеринка. Ходит мимо гостей, ведёт какую-то беседу, а в голове только мысли о ней, и о том разговоре, что ему обещан.
О чем, интересно?
Расставить все точки над «и». Да и так, вроде понятно всё, чего уже мусолить. Он козел, она ангел во плоти. Он предал, она не простила. Разошлись, живём дальше. Ну, вернее, кто как, а вот Матвей пытается хотя бы час не думать о ней. Не всегда получается. Да и зажгла она в нём опасную надежду, на воссоединение. И понимал он, что зря это, да только пустила уже ростки она в его истерзанное сердце, и теперь только утверждала там позиции.
Он сидел в дальнем углу, наблюдая, как народ покидает зал.
Люба отдавала короткие распоряжения, на её лице отчётливо читалась усталость. Потом к ней подошёл Волчанский, пожал руку, поулыбался, и похлопал по плечу. Ну, ещё бы такую работу
— Я не понимаю Неженка, как ты стала руководителем отдела, с таким отсутствием честолюбия, — разворчался Матвей, когда она подошла к нему, наконец, освободившись.
— Не начинай, и так тошно, — раздражённо проговорила она, и устало опустилась рядом, вытянула ноги, скинув туфли.
Зал потихоньку пустел. Мелькали только официанты, и работники клиниговой службы. Они, молча, сидели, наблюдая за ними.
— Ну, давай скажи, что в этом я тоже виноват, — скучающим тоном продолжил Матвей, — из-за меня ты отказалась от этого проекта…
Она повернулась к нему, и он замолк.
В её глазах было столько боли, что дальнейший сарказм просто застрял у него в глотке.
Да он виноват! Виноват, сука! Но как, же он хотел, всё исправить, чтобы не было больше этой тоски и печали в её взгляде. Матвей и сам не понял, как это произошло, просто хотел её утешить, но вдруг осознал, что крепко обнимает её, и целует. Пробует, как в первый раз её на вкус, со всей страстью и пылом, что так долго копился внутри. Сжимал, тонкие плечи, и тянул на себя, словно осушить хотел до самого дна.
И она поддавалась, отвечала, зарывшись пальчиками в его волосы, и прижавшись к нему, тихо постанывала ему прямо в губы.
— Прости, прости, Люба, — опомнился он, понимая, что натиск, спугнёт её. — Я порото так соскучился по тебе!
Она опустила раскрасневшееся лицо, и перевела дух, медленно скользя руками с его плеч.
— Матвей, я беременна, — тихо говорит она, и он ещё не совсем понимает значения слов.
— Что? — не верит он. — Я… От меня?
Она поднимает на него негодующий взгляд, ей даже говорить ничего не надо, он понимает, что сморозил глупость.
— Подожди, не злись, — хватает он её за руку, — объясни всё по порядку.
Люба руки не отнимает, но старается не смотреть на него.
— В больнице сделали анализы, когда ты настоял, помнишь, а потом выяснилось… Уже почти месяц… Не знала, как сказать, ты ведь ушёл…
— Ты просила, я ушёл, — не удержался он.
— Да, — вздохнула она, — я просила, но тогда я не знала…
— Ты оставишь его? — Матвей пытается заглянуть в её глаза. Он слегка растерян от такой новости, но где-то на задворках циничной души появляется тихая радость.
— Я? Конечно, — кивает Люба, — конечно, я оставлю ребёнка.
А потом набирает больше воздуха в лёгкие, и смотрит пытливо на него.
— А ты хочешь этого ребёнка?
Матвей сгребает её в объятия.
— Блядь, Люба, — горячо шепчет он ей в макушку, — если ты примешь меня назад, если простишь меня, я сделаю тебе, хоть ещё десятерых, и всех вас буду любить!
— Сам десятерых рожай, — ворчит она, удобно устроившись в его руках, — мне сперва с одним надо справиться!
— Неженка, ты простила меня? — он поднимает её лицо за подбородок, вглядываясь в зелёные глаза.