Нежная ночь Ривьеры
Шрифт:
Но тут уже было не до игры.
…Зельда в нарядном голубом платье, раскинув руки, лежала в кровати на смятых простынях, ее побелевшее лицо было так ярко накрашено, что напоминало страшную маску. Глаза закатились, казалось, она не дышит.
– Зельда, Зельда, очнись! – бросился к ней Скотт, но Сара отодвинула его в сторону, приложила к недвижимой груди ухо: нет, она дышала! Но пульс на руке был еле слышным.
– Сколько таблеток она выпила? – спросила Сара: жизнь на Юге и трое беспокойных детей – двое мальчишек и дочка – дали ей много разных умений,
Скотт кивнул на столик рядом с кроватью – там стоял пустой флакон.
– И еще виски, – виновато выдохнул он. На полу у кровати и правда валялась бутылка, из которой вытекла янтарная лужица. – Нет, она выпила не все, там было немного. Я тоже приложился. Потом пошел работать к себе в кабинет. А когда вернулся…
– Ее надо поднять и перетащить в ванную. Дальше я сама! – скомандовала Сара.
В ванной она влила в рот полуобморочной Зельды кувшин воды. Заставила ее вывернуть содержимое желудка. Облила ей голову холодной водой. И Зельда стала оживать. Она выпрямилась, пошатываясь. Брезгливо откинула с лица волосы – от них пахло рвотой. С недоумением уставилась на себя в зеркале: красная помада и тушь размазались по щекам.
– Что это? – спросила у отражения.
– Не волнуйся. Тебе нужно выпить растительного масла! – попыталась Сара довершить начатое воскрешение.
Но Зельда неожиданно дернулась, вырвалась из ее рук:
– Отстань! Что ты понимаешь!
И вдруг горячечно выпалила:
– Он предатель! Подлый предатель! Вот кто! Все мужчины – трусы! Лучше бы он разбился! Поняла? Лучше бы разбился! И убери свое масло, от него рожают евреев!
Тогда-то Сара и поймала впервые этот безумный, блестящий, затягивающий темный взгляд.
Но он сразу потух. Зельда пошатнулась, прикрыла глаза: из нее с этим криком будто вышел весь воздух, Сара еле успела подхватить ее в падении. И до самого утра ходила с Зельдой вверх-вниз по лестницам, не давая уснуть.
Это была тяжелая ночь.
Джеральд и Скотт суетились рядом, и Саре было мучительно видеть, как, не говоря прямо, Фиц делает вид, что все это дурацкое недоразумение, пьяная выходка, ошибка.
Хотя все четверо отлично знали, что у ошибки есть имя. Французский летчик Эдуард Жозан.
Игра вне правил
Сара вспомнила, как увидела их в первый раз: они сидели на пляже: загорелые, только что вышедшие из моря: капли воды переливались на их спортивных телах. Зельда так нежно склонила голову на могучее плечо Эдуарда, а он так крепко обнял ее за талию, что, казалось, воздух искрится от бешеного тока их крови, а вокруг этой пары разлито сияние.
Сара уже слышала разговоры о новом увлечении Зельды, но не придавала им значения. Здесь все в кого-то влюбляются. Но сейчас поняла: возможно, все зашло гораздо дальше обычного.
Эдуард был совсем не похож на Скотта: темноволосый, мускулистый, молчаливо-мужественный. Они познакомились в баре, где отдыхали после полетов французские летчики и куда забрели Зельда с Скоттом. Бармен представил им красавчика
Так завязалась эта странная дружба. Скотт наконец получил возможность работать после обеда. А Зельда с Эдуардом – побыть вдвоем. После полудня они уходили на море купаться: оба были прекрасные пловцы. Потом весело обедали, вечером ездили танцевать; иногда Скотт отправлял их на танцульки вдвоем.
Будто не видел, как сверкают золотые глаза Жозана, когда он смотрит на вдруг расцветшую, повеселевшую, бесшабашную Зельду. А может, нарочно поддерживал это увлечение? По крайней мере, так утверждал Хэм, которому Скотт не без мазохистской сладости вывалил эту историю в первую же их совместную поездку.
– Он может писать только об одной героине – о Зельде. И ему надо, чтобы с ней все время что-то происходило. Кто-то точно сказал: Фицджеральд – новеллист, а Зельда – новинка. Вот он и провоцирует ее на все эти безумства. А она бешено ревнует его к славе и ко всякой прошмыгнувшей мимо юбке, – зло говорил Саре Хемингуэй.
Как бы то ни было, год назад все побережье шепталось, а Скотт делал вид, что ничего не происходит. И даже когда Жозан, рискуя жизнью, пролетел над их домом, чуть не задев крылом красную черепичную крышу, чтобы сбросить Зельде записочку с неба, ничуть не обеспокоился. Он считал: они с Зельдой спаяны друг с другом настолько прочно, что делает их неразделимыми, как сиамские близнецы.
Но он ошибся.
Зельда нарушила правила их кружка: не влюбляться всерьез. Все скользили в своих увлечениях, как водомерки над речной гладью. А она ухнула с головой.
В один из вечеров Зельда зашла в кабинет, где Фиц сидел перед початой бутылкой розового вина: роман опять не шел. И буднично сказала волнующим глубоким контральто:
– Я люблю Жозана. Мне нужен развод.
Это был удар такой силы, что Скотт даже не сразу его осознал. Ошалело спросил:
– Опять напилась? Шутишь?
Но Зельда не шутила. Несколько дней они непрерывно скандалили. Скотт кричал:
– Ты предала наше доверие! А как же Скотти?
Их дочери к тому времени исполнилось три года, и почти все время, пока родители занимались своей жизнью, она проводила с гувернанткой, так что аргумент не сработал.
Зельда стояла на своем.
Наконец Скотт сдался и сказал, что им нужно поговорить втроем. Пусть Жозан объяснится и подтвердит, что готов взять заботу о Зельде на себя.
Тут-то и выяснилось неожиданное. Мужественный летчик испугался семейных разборок. А может, он уже чутким летным ухом уловил в Зельде эту внутреннюю поломку, пугающую диковатую странность. Словом, встречаться с взрывоопасной парой Жозан не стал. Написал Зельде прощальное письмо. И улетел – перевелся в другую часть. Говорят, Зельда так горевала, что Скотт месяц не выпускал ее из дома. Потом вроде бы все улеглось. Он даже сказал Саре недавно: