Нежность
Шрифт:
дело веселое,
надо весело
делать
ее!
* * *
Гагарину вручает орден Куба,
а на трибуне, что полным-полна,
смешной малыш причмокивает вкусно,
припав к груди, округлой как луна.
Прекрасны мать и сын. Всем это видно,
и взгляды
Мать словно праздник. Ей совсем не стыдна.
Чего стыдиться — ведь кругом свои!
Дарующая грудь ее лучится.
Малыш сопит, губами шевеля,
и это целомудренно и чисто
и первозданно, как сама земля.
Рабочие, крестьяне и солдаты,
Гагарин, и Фидель, и Дортиксс
глядят на малыша светло и свято,
глядят, чуть улыбаясь, но всерьез.
Ну а малыш ручонками играет.
Ему уютно в скопище людском,
и словно революцию вбирает
он вместе с материнским молском...
АМЕРИКАНСКОЕ
КЛАДБИЩЕ
Американское кладбище,
брошенное людьми,
смотрит печально и плачуще,
будто бы просит любви.
Забыто оно, запущено.
Дети и старики
к нему не приходят задумчиво,
не возлагают венки.
Где-то разносится по лесу
песня кубинских крестьян.
Здесь деловито ползают
ящерицы по крестам.
Здесь — тишина стоячая,
узоры паучьих тенет.
Разве собака бродячая
сюда забежит в тенек.
Коршуны дремлют под арками.
Ржавые копья оград.
Потрескавшиеся ангелы,
как падшие, мрачно глядят.
Дети Чикаго и Питсбурга,
Бостона и штата Канзас,
забвением — страшною пыткою
кубинцы карают вас.
Не все же плохие, наверное,
в земле похоронены здесь.
Есть просто обыкновенные,
и даже хорошие есть.
Но рядом со мною женщина —
седая кубинка — стоит.
Ей что же — цветы торжественно
нести к подножию плит?'
Все очи она проплакала
за горестное житье.
Вы все для нее одинаковы,
и я понимаю ее.
Вам кажется неэтичною
фраза женщины той:
«Гринго — они симпатичные,
когда лежат под землей»?
А это как — джентльменственно
шутить под коктейль со льдом
о родине этой женщины:
«Куба — публичный дом»?
Вы, словно крепости, ставили
дома свои напоказ.
Ее вы сами заставили
так
Страна Линкольна, Уитмена,
не больно душе твоей,
что кличкою «гринго» презрительно
прозвали твоих сыновей?
Я видел тебя. Ты великая.
Но разве во всем ты права?
Являются страшной уликою
женщины этой слова.
Нам дорог отцовски внимательный
хемингуэевский взгляд.
О смерти великого мастера
Россия и Куба скорбят.
Сн умер, но строки бессмертные
величию учат нас,
и разве его, Америка,
мы «гринго» назвали хоть раз?
Мне, русс???"», очень хочется
всей жизнью и всей судьбой
полетов, строительства, творчества,
Америка, вместе с тобой.
Хочу, чтобы «гринго» мы начисто
вычеркнули из словарей,
чтоб все уважали нации
могилы твоих сыновей!
ХЕМИНГУЭЕВСКИЙ
ГЕРОЙ
Когда-то здесь Хемингуэй
писал «Старик и море»,
а мо>/ет, было бы верней
назвать «Старик и горе»?
Нас из Гаваны форд примчал.
О, улочек изгибы!
И грохаются о причал,
как будто глыбы, рыбы.
И кажется, что рокот волн,
гудящий вечно около, —
Ене революций или войн —
ничто его не трогало.
Но чтоб не путал я века
и мне полсАя не каяться,
здесь, на /Стене у рыбака,
Хрущев, Христос и Кастро!
От века я не убегу!
И весело и ладно
у чьей-то лодки на боку
блестит названье «Лайка».
Со мною рядом он стоит,
прибрежных скал темнее,
рыбак Ансельмо — тот старик,
герой Хемингуэя.
Он худощав и невысок.
Он сед, старик Ансельмо.
Соль океана на висках,
наверное, осела.
Он океаном умудрен.
В обоих столько вещего!
И возле океана он
как вечность возле вечности.
И так, застыв и онемев
перед соленой синью,
он словно силе монумент