Нежность
Шрифт:
и мелкие нечистые черты.
Благословенен тот, кто расстается
так чисто, как когда-то полюбил.
Стук туфелек все тех же раздается
в нем до конца,
когда он не убил
натянутостью ложною, вселившей
неверие к себе и ко всему,
возможность слышать этот стук всевышний
и вечно благодарным быть ему.
Как туфельки твои ко мне стучали
в том сентябре — ночами, на заре!
101
И
качалась в странном крошечном дворе,
и все вокруг светилось и качалось,
и было нам светло и высоко.
Не понимали мы, что все кончалось,
хотя бы тем, что начиналось все.
На бревнышках, под липами дремавших,
каких-то очень добрых и домашних,
в неизъяснимом шорохе ночном
сидели мы, не зная ни о чем.
И разве мы могли тогда представить
на бревнышках у стареньких ворот,
что он потом замкнется — круг предател
и наш разрыв тот круг не разорвет?!
О, этот страшный круг!
И только ли он в нас!
Предательство ли рук?!
Предательство ли глаз?!
Предательство прудов!
Предательство аллей!
Предательство рядов
и лип! и тополей!
Предательство и лет!
И лета! И зимы!
А бревнышки? О нет!
Мы предали их, мы!
Пусть к ним приходят вновь,
пусть им не знать потерь...
А наша-то любовь?
Что стало с ней теперь?
Девочкой была огромноглаэою,
а теперь — уже который год
сквозь дурную славу громогласную
опустив глаза она идет.
Вот идет она, вот спотыкается,
всюду натыкается на тьму.
Пьяная — во всем ночами кается.
Трезвая — не скажет никому.
Не ищите в ней той прежней девочки.
Иссушила старость ей черты.
Это мы ее такою сделали,
Мы
Так все на свете убивают,
когда теряют чистоту,
и, как потом ни уповают,
все исчезает на лету.
О, как бы жить нам научиться,
чтоб не было себя нам жаль,
чтоб радость, расставаясь чисто,
дарила чистую печаль!
С тобою так нечисто мы расстались.
Бесстыдно, четко — как с дельцом делец.
Мы не расстались даже, а распались,
как что-то омертвевшее вконец.
Но, как и старцам, высохшим жестоко,
кровь юности их помнится всегда,
как память о прозрачности истока
хранит в низовьях мутная вода.
как помнят солнце города в тумане,
как снятся рощи вечной мерзлоте,
так смерть любви — не смерть воспоминаний
о той — первоначальной чистоте.
Кто еще помнит что-то — тот не нищий,
и поздней ночью, где-то в глубине
он возникает, этот стук всевышний
все тех же самых туфелек, ьо мне...
* * * *
Какая-то такая тишь
со скрытым смыслом, самым высшим,
что все, о чем заговоришь,
должно быть равным этой тиши.
Какая-то такая даль
во всем — от счастья до страданий,
что жизни дарственная дань
должна быть равной этой дали.
Какая-то такая ты —
соединенье тиши с далью,
что шум вчерашней суеты
я ни во что теперь не ставлю.
Мои стихи сейчас тихи
и мне же светят отдаленно,
как этих снежных гор верхи
в окне загадочном вагона.
На суету я уповал.
Я жил без тиши и без дали.
Казалось, всюду успевал,
а это были опоэданья.
Я жить хотел быстрее всех.
Я жаждал дел, а не деяний.
Но где он, подлинный успех,
успех, а не преуспеянье?!
Простите, тишь, и даль, и ты.
Каким я был, я не останусь.
Я к суете сожгу мосты
и с вами больше не расстанусь.
И, суетой необольстим,
во всем — от шутки и до стона
я буду сильным и большим.
Все остальное — недостойно.
* * * *
На лыжах празднично я бегаю,
снежками шишки я сшибаю.
Вокруг зима такая белая,