Нежность
Шрифт:
зеленая и голубая.
А ты не лыжница — ты книжница.
От снега прячешься, от света.
Ты так сурова, как подвижница,
но в чем подвижничество это?
Ты только хмуришься и ленишься,
на всех обиженная в мире.
Ты так мрачна, как будто Лермонтов,
не написавший, правда, «Мцыри».
Ты любишь кладбища и реквиемы.
Тоскуешь, ежели не плачешь.
Порой скользнет улыбка редкая,
но ты ее мгновенно прячешь.
Убеждена,
и у тебя святая вера,
что ты случайно к нам попавшая
из девятнадцатого века.
Не шутишь ты, не забавляешься.
Пока я утром лыжи смазываю,
ты в темный угол забиваешься
и вновь — за «Братьев Карамазовых»
Ты смотришь на мою ребячливость,
все время прячась в этот угол,
как бы на некую удачливость,
что свойственна не очень умным.
А ты такая вся красивая —
на свете, видно, нет красивее!
Смешно, что ты, такая сильная,
себе придумала бессилие!
Ты позабудь слова заемные —
пускай к хозяевам вернутся.
Ты подними свои зеленые
и разреши им улыбнуться.
Читай, но смейся смехом звонким,
беги в слепящую морозность!
А быть всегда чуть-чуть ребенком —
есть высшая на свете взрослость.
* * *
Не мучай волосы свои.
Дай им вести себя как хочется!
На грудь и плечи их свали —
пусть им смеется и хохочет' л.
Пусть, вырвавшись из шпилек, гребней,
как черный водопад летят
и все в какой-то дреме древней,
дремучей дреме поглотят.
Пусть в черной раме их колышущейся,
а если вслушаться, то слышащейся,
полны неверного и верного
и тайны века и веков,
горят два глаза цвета вербного
с рыжинкою вокруг зрачков!
В саду, ветвями тихо машущем,
тобой, как садом, обнесен,
я буду слушать малым мальчиком
сквозь чуткий сон, бессонный сон
в каком-то возвращенном возрасте
счастливо дремлющих щенят,
как надо мною твои волосы,
освобожденные, шумят...
109
УЛЫБКИ
У тебя было много когда-то улыбок:
удивленных, восторженных, лукавых улыбок,
порою чуточку грустных, но все-таки улыбок.
У тебя не
Я найду поле, где растут сотни улыбок.
Я принесу тебе охапку самых красивых улыбок,
а ты мне скажешь, что тебе не надо улыбок,
потому что ты слишком устала от чужих и моих улыбок.
Я и сам устал от чужих улыбок.
Я и сам устал от моих улыбок.
У меня есть много защитных улыбок,
делающих меня еще неулыбчивее — улыбок.
А в сущности, у меня нет улыбок.
Ты в моей жизни последняя из улыбок,
улыбка, на лице у которой никогда не бывает улыбок.
* * *
о
Ты начисто притворства лишена!
когда молчишь со взглядом напряженным,
как лишена притворства тишина
беззвездной ночью в городе сожженном.
Он, этот город, — прошлое твое.
В нем ты почти ни разу не смеялась,
бросалась то в тряпье, то в забытье,
то бунтовала, то опять смирялась.
Ты жить старалась из последних сил,
но, отвергая все живое хмуро,
он, этот город, на тебя давил
угрюмостью своей архитектуры.
В нем изнутри был заперт каждый дом.
В нем было все недобро умудренным.
Он не скрывал свой тягостный надлом
и ненависть ко всем, кто не надломлен.
Тогда ты ночью подожгла его.
Испуганно от пламени метнулась,
и я был просто первым, на кого
ты, убегая, в темноте наткнулась.
111
Я обнял всю дрожавшую тебя,
и ты ко мне безропотно прижалась,
еще не понимая, не любя,
но, как зверек, благодаря за жалость.
И мы с тобой пошли... Куда пошли?
Куда глаза глядят. Но то и дело
оглядывалась ты, как там, вдали,
зловеще твое прошлое горело.
Оно сгорело до конца, дотла.
Но с той поры одно меня тиранит:
туда, где поостывшая зола,
тебя как зачарованную тянет.
И вроде ты со мной, и вроде нет.
На самом деле я тобою брошен.
Неся в руке голубоватый свет,
по пепелищу прошлого ты бродишь.
Что там тебе? Там пусто и серо!
О, прошлого таинственная сила!