Нежные листья, ядовитые корни
Шрифт:
Макар подлил себе воды.
– А как это связано с добротой?
– В тот момент, когда старуха ударила Юльку клюкой, я поняла, что Зинчук ей этого не простит и не спустит. Другой человек на Юлькином месте нашел бы массу оправданий полоумной женщине. Она воевала или голодала, она была просто больной старухой, в конце концов! Но для Зинчук это не имело значения. Юлька написала заявление в милицию – можете себе представить? Заявление! И даже нашла свидетеля!
Макар усмехнулся во весь рот. Бабкин вопросительно уставился на него, Анна вздернула бровь.
– Я сказала
– Нет. Просто я вдруг понял, что за свидетеля она нашла.
Бабкин покосился на Липецкую, по-прежнему не зная, что имеет в виду его друг. И по ее помрачневшему лицу догадался, что ей-то как раз это вполне понятно.
– Не знаю, как вам удалось, – неохотно сказала она. – Но вы правы. Зинчук сообщила, что я наблюдала всю сцену от начала до конца. Подумать только, все время, что я лежала на крыше, мне казалось, что я здесь самая хитрая! А выяснилось, что это была Юлька. Она вычислила меня! А я этого даже не заметила.
– Честное слово, мне нравится эта девочка! Вы подтвердили ее рассказ?
– Я побоялась врать. Да и зачем? Выгораживать старуху? Эта ведьма растеряла всю свою ярость и пыл, когда выяснилось, что ей грозит. Она плакала и просила пожалеть ее. Но Юлька не успокоилась, пока не заставила старуху извиниться.
– Из вашего рассказа следует лишь, что Юля Зинчук жаждала справедливости.
– Вот именно! А справедливость и доброта стоят очень далеко друг от друга. Каждому, кто видел мегеру, было ясно, что на самом деле она несчастная больная женщина, которую нужно оставить в покое. Но только не Юльке! Она не делала скидок ни на возраст, ни на тяжелую судьбу. Ее оскорбили – и она требовала моральной компенсации.
– А вы?
– Что я?
– Будь вы на ее месте, вы бы не требовали?
– Никогда! – твердо отказалась Анна. – Я бы просто пожалела старую дуру! Но жалость Юльке не была свойственна. Вы можете сказать, что я делаю слишком большие выводы из маленького случая, но я чувствую, что права.
– Вы знаете, что за ссора случилась между Рогозиной и Зинчук?
– Понятия не имею. Я не приглядывалась к жизни внутри класса. Говорила себе, что это копошение насекомых, которое не должно интересовать свободную личность вроде меня.
Макар понял, что больше ничего дельного не выведает.
– У вас были причины в школе ненавидеть Рогозину?
– У меня были причины ненавидеть всех людей, – усмехнулась Анна. – Во всяком случае, так я считала в шестнадцать лет. Мне представлялось, что мои одноклассники и я – это разные виды. И, поверьте, Светка ничем не отличалась от других.
Закрыв за сыщиками дверь, Анна Липецкая постояла, отрешенно постукивая пальцами по косяку и пытаясь вспомнить, не проговорилась ли она где-нибудь. Кажется, нет. Ее смущало, что она не могла понять, насколько эти люди опасны. Анна всегда оценивала новых людей именно по этому критерию.
«От них можно ожидать бед?»
Этот парень, Илюшин… Он куда проницательнее своего напарника. Как быстро догадался про ребенка – Анне даже стало не по себе. Она и в самом деле, когда Лерка родилась, страшно боялась, что девочка будет
Увидев новорожденную, Анна заплакала от счастья. «На мужа! – рыдала она перед изумленными акушерками. – Она похожа на мужа!» Те, бедные, не могли взять в толк, отчего роженица заливается слезами радости. «Ты, милая, вроде как и сама не уродина! – осторожно успокоила одна. – Что ж за муж-то у тебя такой, Ален Делон, что ли?» Когда Илья пришел на выписку, весь персонал собрался поглазеть на него. «Нет, не Делон», – подытожила всеобщее мнение та же акушерка и разочарованно фыркнула.
Но для Анны это не имело значения. Она готова была любить в своей дочери кого угодно, кроме продолжения самой себя.
«Вот и ответ. Да, сыщик опасен, если так быстро тебя раскусил».
О чем еще он спрашивал? Ах да, не было ли у нее причин ненавидеть Рогозину!
Женщина начала смеяться. Она хохотала, запрокинув голову, выкрикивая сквозь смех:
– Не было… причин! Ах-ха-ха! Ни одной… ха-ха! причины!
Из глаз брызнули слезы. Анна пыталась достать водку из бара, но руки ходили ходуном, и она испугалась, что от спиртного станет еще хуже. Помогло простое испытанное средство: Анна открыла кран, дождалась, когда потечет обжигающе ледяная вода, и сунула голову под струю.
Шею словно ошпарило. Холодные струйки просочились под рубашку и заструились по спине. Но припадок пошел на спад.
Негромкие истерические смешки еще срывались с ее губ. Анна вытерла лицо жестким полотенцем, похлопала себя по щекам – без жалости, до красных пятен. Из зеркала на нее глянула дикая растрепанная женщина с безумным взглядом. Правый глаз у женщины дергался.
– Все, все, уже все, – успокаивающе забормотала Анна. – Мы сами справились…
Пока она сушила волосы феном, пришла в себя окончательно. Но требовалось переключиться, уйти от мыслей, вызвавших истерику.
«Они говорили про Зинчук. Есть ли у них ее фото?»
У самой Анны хранился только общий снимок класса, который она, как и Маша, привезла с собой.
«Зинчук и Рогозина… Рогозина и Зинчук…»
Анна полезла в сумку за фотографией, повторяя две фамилии на разные лады. И обнаружила, что снимок пропал.
Она точно помнила, что положила его в книгу рассказов Куприна, которую взяла с собой – читать вечерами. Пока было не до чтения, и Куприн оставался в сумке.
Зеленую книгу с золотыми буквами на корешке Анна сейчас держала в руках. Но фотография их класса, сложенная пополам, исчезла.
В коридоре возле пожарного крана Макар приподнялся на цыпочки и похлопал по ящику.
– Есть ключ!
Он показал его Бабкину и вернул обратно.
– Стало быть, Машка права, и сунуть нож под подоконник мог кто угодно.
– А отпечатки, Серег? Можно снять?
– С ключа? Забудь. Его держали в руках минимум три человека, включая горничную. А убийца, если у нее есть хоть капля ума, была в перчатках.
– Или был, – пробормотал Илюшин.