Нежные листья, ядовитые корни
Шрифт:
– Для начала – Савушкина и Коваль. Одна малютка, вторая дылда. Юлька, если мне не изменяет память, примерно с меня ростом.
– То есть метр семьдесят плюс-минус пять сантиметров, – черкнул Бабкин.
Макар взъерошил волосы.
– Я бы сделал допуск на все десять. Вряд ли Маша так точно оценила в юности рост девчонки, с которой они даже рядом ни разу не стояли.
– Может, на физкультуре?
Макар и Бабкин с надеждой уставились на Машу.
Она отрицательно покачала головой:
– У Юльки было освобождение.
– Жаль.
– Ну ладно,
– А по комплекции сразу отпадает Мотя, – вставила Маша.
Макар усмехнулся.
– Серега, если твоя жена наберет тридцать кило, ты ее узнаешь?
Маша поняла, к чему он клонит.
– Говорю вам в сотый раз, я помню Мотино лицо, – настойчиво сказала она. – Губанова почти и не изменилась. Только раздулась немножко. Как воздушный шарик!
– Уже сгораю от желания увидеть женщину – воздушный шарик, – пробормотал Бабкин, делая пометки в блокноте. – Все прочие годятся на роль Зинчук?
Маша неохотно кивнула.
– Впрочем, нет! Подожди! Анна! Анна Липецкая отпадает.
– Почему?
– Она сразу при встрече напомнила мне одну вещь, о которой могли знать только мы двое.
– Точно только вы двое? – вмешался Макар. – Липецкая больше ни с кем не могла поделиться?
Маша открыла рот, чтобы сказать «ни в коем случае», – и закрыла.
Могла. Запросто.
– Еще она сделала кое-что… Щелкнула суставами пальцев. У нее была такая дурацкая привычка в школе. Макар, почему ты смеешься?
– Потому что именно это и выглядит подозрительно! Человек с первой секунды напоминает тебе то, что должно сразу разъяснить, кто он такой. А потом демонстрирует привычку, по которой его все помнят. Не слишком ли нарочито?
Маша не нашла, что возразить. Но тут ей пришла в голову свежая мысль.
– Подождите, а не зря ли вы собираетесь городить весь этот огород? Ведь можно просто аккуратно взять у всех отпечатки пальцев и…
Она осеклась.
– Вот именно, – подтвердил ее невысказанное опасение Макар. – С чем их сверять? У вас в школе снимали отпечатки?
– Нет, конечно!
– Тогда они нам ничем не помогут. Если только Зинчук не попадала в базы за последние годы. Увы, но на этот поиск у нас нет ни времени, ни ресурсов, так что его мы тоже оставим товарищу Викентьеву.
Маша воздела руки к небу, то есть к потолку:
– Неужели вы надеетесь, что Юлька себя выдаст? У вас нет ни отпечатков, ни ее фотографии, ни толкового словесного описания – ничего!
Илюшин усмехнулся.
– У нас есть восемь женщин, из которых одна совершила убийство. Мы можем просто ткнуть наугад! Какова вероятность точного попадания, мой необразованный друг?
Маша уже не расслышала, что ответил Бабкин. В ответ на «необразованного друга» он с силой швырнул в Илюшина ластик и метнулся вслед за стремительно удирающим приятелем. Только хлопнула дверь да протопали шаги
«Мальчишки! – фыркнула Маша. – Одному уже к сорока, второй не намного младше, а они все дурачатся, словно им по двенадцать».
Подумав, она подошла к двери и повернула задвижку. В то, что среди бывших одноклассниц оказалась Юлька Зинчук, Маша не очень верила. В то, что она придет по ее душу, тем более.
Но ее по-прежнему не оставляло странное, едва уловимое чувство, что за ней наблюдают.
Глава 12
Бабкин трижды сверился со своими конспектами в полной уверенности, что перепутал имена. Эта женщина с прямыми широкими бровями, непринужденно сидящая в кресле, не могла быть Аномалией.
Однако это была именно она. Анна Липецкая.
– Я приехала сюда, потому что мне требовался враг.
Илюшин склонил голову набок, как он делал всегда, узрев что-то крайне любопытное.
– Люди создают себе воображаемых друзей, – сказала Анна. – А я когда-то придумала воображаемого врага.
– Зачем? – изумился Бабкин.
– Он делал меня сильнее. Друзья – это спасательная перина, которая не даст вам ушибиться слишком сильно, если вы упадете. Это лекарство, которым смазывают раны. Враги – это крючья: вы зацепитесь за них, чтобы не упасть, и перина не потребуется. Да, они исцарапают вас, но они же научат осторожности. Хороший враг – это тренировочный полигон. Вы так ловко научитесь уклоняться от опасности, что ран на вас попросту не будет.
Она достала сигарету из серебряного портсигара с монограммой. Бабкин уже тысячу лет не видел портсигаров и подозревал, что ими пользуются только пижоны с претензией на оригинальность. Но Липецкая не выглядела женщиной с претензиями на что бы то ни было, особенно – на оригинальность.
– Здесь нельзя курить, – сочувственно предупредил Илюшин.
– Я не курю. Мне просто нравится держать ее.
Она не улыбнулась, объясняя это. Обычно, Бабкин знал, женщины слегка улыбаются, как бы извиняясь за маленькие странные привычки. Липецкая не собиралась ни извиняться, ни оценивать свою привычку как странную.
Анна крутила сигарету, не выпуская ее из пальцев, но и не сминая. При взгляде на нее приходила мысль о швейцарском часовом механизме, точном и выверенном. Простая гладкая стрижка, загорелая шея. Сильное, волевое лицо с великолепно очерченным подбородком.
И все-таки что-то с ней было не в порядке. Какой-то изъян, прочно скрытый за холодной броней. Той самой расслабленности, которую Анна демонстрировала, как раз и не хватало: присутствовала лишь ее хорошая имитация.
«Имитатор», – подумал Бабкин. Слово это, внезапно выскочившее, будто хлеб из тостера, больше не оставляло его. Анна Липецкая все время что-то изображала… Понять бы еще что.