Нежный защитник
Шрифт:
Его суровое лицо вдруг осветила улыбка.
— А знаешь, тебе станет гораздо легче, когда ты сможешь спорить со мной, стоя на ногах!
— Но я же все равно проиграю… ты сам так сказал!
— На войне никогда нельзя быть ни в чем уверенным. И ты, моя драгоценная невеста, обладаешь весьма опасным оружием. Но, будь я сейчас на твоем месте, я не пытался бы вставать и дал покой ногам, чтобы самой пройти к алтарю и склониться в реверансе перед королем.
— Пресвятая Дева! — испуганно воскликнула она. — Да как же мы будем принимать короля в таком разгроме?
— Не тревожься. Я уже послал в Клив за дополнительными припасами и вином и позвал на помощь слугам людей из деревни.
Не тревожься, не тревожься… Да за кого он ее принимает? За беспомощного младенца?
— Это должна была сделать я!
— И не надоело тебе спорить из-за всякой ерунды, Имоджин? — воскликнул он с досадой. — У меня нет ни малейшего желания занять место эконома в Кэррисфорде. Больше того, если тебе захочется, можешь заправлять всем хозяйством не только здесь, но и в Кливе. Я буду только рад. Но сейчас ты прикована к постели. И потому перестань пререкаться.
— Ты мог хотя бы посоветоваться со мной, — пробормотала она, чувствуя, что снова попала впросак.
— Я просто позволил распоряжаться всеми делами твоему сенешалю. Он показался мне толковым малым.
— Как, Сивард вернулся? — Имоджин сначала обрадовалась, а потом помрачнела. Никто не потрудился сказать ей об этом, да и сам Сивард не счел нужным с ней поздороваться.
— Он был слишком занят, — пояснил Фицроджер. В ответ на ее ошарашенный взгляд он добавил: — Все твои мысли написаны у тебя на лице, Рыжик.
Имоджин запустила в него подушкой.
Он ловко поймал ее на лету.
— Стало быть, ты не хочешь, чтобы я отнес тебя в зал?
— Совершенно верно! — выпалила она. — А еще я подумываю, не стоит ли мне носить маску!
— Очень мудро. Я, например, никогда не расстаюсь со своей. — Он кинул подушку на кровать и вышел.
А Имоджин задумалась над его словами.
«Не расстаюсь с маской». Что он хотел этим сказать? А вдруг под маской кроется тот молодой, добрый человек, в которого он превратился во время их поцелуя? Она крепко прижала подушку к груди. Если она выйдет за графа Ланкастера, то никогда этого не узнает. Впрочем, она уже смирилась с тем, что никогда не станет женой графа.
Она станет женой Бастарда Фицроджера, хотя от одного его вида ее мороз по коже подирает. А может, именно поэтому она и хочет выйти за него?
Сколько ему лет? Поначалу Фицроджер показался ей человеком без возраста, но теперь она решила, что он старше лет на десять.
Вернулась Марта и с каким-то пришибленным видом поставила перед ней поднос с едой.
— Хозяин сказал, что вы будете обедать здесь.
— Он прав, — кивнула она. — Завтра мне понадобятся все силы, чтобы предстать перед королем.
— И перед алтарем, — подхватила служанка с лукавой усмешкой. — А я-то боялась, что вы выйдете за одного из этих полоумных старых олухов, с которыми вечно носился ваш батюшка. А вы положили глаз на самого молодого да пригожего. Уж он-то знает, что такое настоящая страсть, помяните мое слово.
— Марта, не забывай, с кем говоришь! — прикрикнула на нее Имоджин, чувствуя, как пылает ее лицо.
Служанка надулась и замолчала. Имоджин пришлось напомнить себе, что перед ней не вышколенная камеристка, а всего лишь простая ткачиха, возвысившаяся до положения личной служанки леди Кэррисфорд. И пройдет немало времени, прежде чем она обзаведется настоящими слугами. Кстати, стоит подумать о том, кто мог бы занять место Дженин — конечно, после соответствующей выучки.
А что до ее дорогой тети Констанс — ее не заменит никто…
Пригожий?.. Она не спеша жевала говядину, приправленную розмарином, и обдумывала слова Марты.
Можно ли назвать страстью то странное возбуждение, которое она испытывала, когда он ее целовал? Всю жизнь отец Вулфган предостерегал ее от греховных страстей и похоти. И когда она вспомнила Дженин, его предостережения обрели зловещий, глубокий смысл, хотя капеллан вел речь всего лишь о необходимости избегать соблазнов. Но что же соблазнительного могло быть в этом жестоком насилии?
Отец Вулфган говорил, что похоть — прямая дорога в ад. Наверное, соблазн испытывают мужчины, а женщины вынуждены терпеть и страдать. Но Имоджин вовсе не страдала, когда ее целовал Фицроджер.
По крайней мере в тот раз.
— Марта, — проговорила она, — отец Вулфган не вернулся в Кэррисфорд?
— Только этого старого ворона тут и не хватает, — проворчала Марта себе под нос, но осеклась под надменным взглядом молодой хозяйки. — Нет, леди. Хозяин… лорд Фицроджер вытолкал его взашей.
— А я приказала его вернуть. Ведь должен хоть кто-то помолиться на могилах моей тетки и остальных погибших?
— Так за их души уже помолился брат Патрик.
Имоджин внезапно поняла, что в руках у нее оказалось сильнейшее оружие, и произнесла со злорадной улыбкой:
— Марта, ступай к лорду Фицроджеру и скажи, что нас должен повенчать только сам отец Вулфган!
— Леди… — От ужаса глаза у Марты полезли на лоб.
— Ступай! — велела Имоджин.
Марта нехотя поплелась к двери. Ее недовольное ворчание еще долго доносилось с лестницы.
Имоджин ждала, что с минуты на минуту сюда явится сам Фицроджер с новым запасом ехидных шуток и издевательств, и от волнения у нее пропал аппетит. Она едва заставила себя доесть обед, но Фицроджер так и не появился. Уже вечером, в сумерках, к ней приковылял отец Вулфган.
— Дщерь моя! — провозгласил он. — Ты оказалась в когтях диавола!
— Но зато я больше не боюсь Уорбрика, — возразила Имоджин. В присутствии этого человека она всегда казалась себе маленькой, беспомощной девочкой.