Незнакомцы на мосту
Шрифт:
— Ну и произвели? — с любопытством спросил я.
— А это важно? — ответил Абель.
Мы перешли к вопросу о Хэйханене. Абель посоветовал мне во время перекрестного допроса этой «крысы» (казалось, что он предвкушает этот момент) «исследовать» все факторы, приведшие Хэйханена к измене: его пьянство, его блондинку, его беззаботное отношение к деньгам и его привычку влезать в долги. После этого, чтобы проиллюстрировать, как Хэйханен обращался с деньгами, Абель поведал мне любопытную историю. В июле 1955 года перед одной поездкой (вероятно, в отпуск на родину, в Россию) он оставил Хэйханену пять тысяч долларов наличными. Эти деньги, пояснил Абель,
— Хэйханен, — заявил Абель, — вероятно, присвоил эти деньги.
Я задал ему вопрос по существу заметки в «Дейли ньюс» относительно газетчика и монеты с микропленкой. Он ответил, что не помнит, чтобы терял такую монету. Теперь я уже знал Рудолофа достаточно хорошо и понимал, что если бы он когда-нибудь и потерял полую монету с микропленкой, то непременно вспомнил бы об этом.
Я не стал говорить Абелю, что после появления в прессе истории с монетой у нас возникло подозрение, что обвинение умышленно организовало «утечку» этой информации в газету «Дейли ньюс» (тираж 2 400 000 экземпляров), пытаясь найти дополнительных свидетелей, которые могли бы дать показания о других полых монетах и микропленках, имеющих отношение к делу Абеля и Хэйханена. Однако Томпкинс не только отрицал это, но и заявил, что, по его мнению, такую «утечку» организовали мы.
Во всяком случае, Абель ничего не знал об этой полой монете и не верил, что на микропленке было сообщение, зашифрованное его шифром. Он добавил, что каждый агент имеет свой личный шифр и второй ключ к нему находится только в Центре.
Я подумал, что сейчас как раз настало время сообщить моему самоуверенному клиенту, насколько твердо убеждена прокуратура в том, что ей удастся добиться обвинительного приговора. Сегодня утром один из чиновников прокуратуры доверительно сообщил нам, что появились «новые важные обстоятельства», и, многозначительно взглянув на нас, добавил, что, возможно, обвинению вовсе не придется использовать те улики, которые, как мы утверждали, были добыты незаконным путем.
Обо всем этом я сообщил Абелю и указал на возможные тяжелые для него последствия.
— Обвинение ведет себя так, — сказал я, — словно оно неожиданно получило возможность выставить свидетеля, который подтвердит показания Хэйханена, кого-нибудь, чьи показания будет трудно опровергнуть во время перекрестного допроса. Есть ли кто-нибудь еще, возможно американец, кто знал бы о вашей истинной деятельности?
Такие вопросы я и раньше задавал Абелю, но он всегда надменно отмахивался от них. А сейчас он расстроился, побледнел и рука его задрожала. Он положил сигарету, так как она выдавала его нервное напряжение.
— В ваших же интересах, — продолжал настаивать я, — сказать мне это. Только тогда мы сможем наиболее убедительно защищать вас.
Абель сделал вид, что размышляет, но у меня создалось впечатление, будто он не вспоминает, а просто пытается сформулировать то, что следует сообщить о каком-то таком человеке.
— Думаю, есть только один человек, которого они могут попытаться впутать, — наконец сказал он. — Его имя — Аллан Уинстон.
Уинстон, как сообщил Абель, был молодой псевдоинтеллигент, который якобы готовился к защите диссертации в университете Нью-Йорка. По словам Абеля, он был сыном богатого текстильного промышленника, бунтовавшим против своих родителей и против
Абель припомнил, что познакомился с Уинстоном в Центральном парке, где они оба работали над этюдами. Оказалось, что у них схожие интересы и пристрастия в искусстве, музыке и еде. Они подружились. Вместе бывали на концертах, в кино, музеях и ресторанах. Вместе с девушкой, приятельницей молодого человека, они часто обедали на квартире Уинстона в центре города, причем Абель как гурман выбирал вина и готовил кушанья.
Полковник сказал, что он как-то однажды попытался привлечь этого юного критика капитализма к сотрудничеству, с тем чтобы «все страны делили между собой все познания», однако Уинстон так и не дал ему твердого ответа. Абель добавил, что первая реакция Уинстона на это предложение была отрицательной. Очевидно, Абель не форсировал этого вопроса и не обсуждал с Уинстоном деталей своего предложения. Тем не менее он ему доверял и даже пользовался с разрешения Уинстона его сейфом в банке, в котором хранил пятнадцать тысяч долларов наличными.
Вся жизнь полковника, само его существование базировались на твердом фундаменте самодисциплины и самоотречения. Однако подобная жизнь до отчаяния одинока, и разведчик не может не идти хоть на какой-то компромисс, позволяя себе опасную роскошь в виде приобретения нескольких тщательно отобранных друзей. Все друзья Абеля принадлежали к одной и той же категории — молодые люди, художники, имевшие одинаковые склонности. Никто из них не обладал особыми познаниями в вопросах практической политики и международных отношений.
Как Уинстон, так и два других молодых его приятеля-ху-дожника — Берт Силвермен и Дей в Левайн — полностью отвечали строгим требованиям Абеля. Да и он был для них хорошим старшим другом — добрым, отзывчивым и постоянным. Зная его, в этом можно было не сомневаться.
Вскоре после ареста Абель написал из Техаса Левайну и прислал ему доверенность, которая давала ему право распорядиться всем имуществом Абеля, находящимся в Бруклине. Копии этих документов приобщены к материалам процесса. В письме к Левайну говорится:
«Пишу вам в надежде, что вам удастся найти возможность помочь мне распорядиться всем тем, что у меня еще осталось.
Никаких особых пожеланий у меня нет, за исключением того, чтобы вы просмотрели все мои картины и сохранили те, которые считаете заслуживающими этого, до того времени (если это вообще когда-либо произойдет), когда я снова смогу получить их.
Я не возражаю против того, чтобы вы хранили или использовали любые материалы, какие найдете полезными для себя или для других моих друзей. Если вы найдете возможным что-либо продать, я хотел бы вам заплатить какую-то сумму, которая компенсировала бы вам ваши хлопоты».
Абель не упоминал в письме ни о своем аресте, ни о своем местонахождении и не объяснял странного замечания о возможности возвращения ему его картин, «если это вообще когда-либо произойдет». Доверенность была засвидетельствована нотариусом, но так и не была использована.
Когда Абель закончил свой рассказ об Уинстоне и об их отношениях, я сообщил ему, что в их дружбе не нахожу ничего такого, что могло бы негативным образом повлиять на его защиту. Он же заверил меня, что Уинстону ничего не было известно о его подлинном лице и тот просто считал Абеля несколько разочаровавшимся человеком, бунтарем, живущим в окружении, чуждом его философии.