Незнакомец
Шрифт:
Задерживаю дыхание, с трудом поднимаясь с нагретого стула, и, одёрнув вниз идеально-сидящую на мне униформу, всё же к бару иду. Медленно, а мне кажется проходит не больше секунды. Четыре шага, во время которых этот бородатый хам внимательно исследует меня с головы до ног, а стоит мне остановиться, как ни в чём не бывало приветливо представляется:
– Артур Волков.
Он руку протягивает, мою ладонь к своим губам подносит, а я ещё больше теряюсь – проверяющие себя так не ведут. По крайней мере, не со мной: не выспавшаяся, волосы только что на ходу собрала в хвост, ещё и щёки наверняка до сих пор пылают. Далеко мне до роковой
– Я к вам от Глеба Ковалевского, – да и не проверяющий он.
Я вздрагиваю, спешно прекращая это «рукопожатие», обжигаясь вовсе не о его мазнувшие по ладони губы, а сгорая от имени, что с этих губ сорвалось. А Артур хрипло посмеивается:
– Спасать вас приехал. Если позволите, конечно.
– Что значит спасать?
– Кафе. Глеб говорит у вас дела плохо идут: повар никудышный, помещение не из лучших, дисциплина хромает. А я вроде как человек опытный, седьмой год в этом деле варюсь. Может, совет толковый дам?
Ничего не понимаю. Таращусь на не менее удивлённую Юльку и слова из себя выдавить не могу. Их миллион на языке крутится, а тихим шёпотом слетают лишь два:
– Как он?
– Да ничего, обвыкается. К работе пока не вернулся, но чувствует себя хорошо. Да что я? Вы сами у него спросите, Глеб на улице остался. Курит, а я месяц как бросил, и стараюсь лишний раз курящих людей избегать – сорваться боюсь. А вот поесть люблю, – мужчина переключается на Юлю, уже протягивающую ему наше меню, а я не знаю, что и делать теперь – в кабинет сбежать или за Ваню спрятаться? Он же поднялся уже и обеспокоенно наблюдает за тем, как я, побелевшая от волнения, нервно пуговицу на жилетке тереблю. Дёргаю, и лишь осознав, что переусердствовала, полные щёки воздуха набираю – оторванную пуговку в карман прячу, шумно выдыхаю и, жестом попросив Ваню сесть, к выходу иду. Быстро, а мне кажется целую вечность. Десять шагов, во время которых сердце беспокойно отстукивает в груди, вторя гулким ударам моих каблуков о напольную плитку.
Незнакомец
С нашей последней встречи пять дней прошло. С нашего единственного совместного утра, казалось бы, целая вечность. Роняю окурок себе под ноги, чем наверняка заслуживаю гневный взгляд трудящегося поблизости дворника, и медленно выпускаю табачный дым в потрескивающий от мороза воздух. Горько. От привкуса никотина на языке горько и от невозможности её коснуться. Хотя бы на мгновение к себе прижать, в благодарность за мою спасённую жизнь, и то не могу… Хочу, но так и продолжаю стоять истуканом, запрятав ладони в карманы строго серого пальто.
Отчего-то о Марине думаю – с ней моё сердце никогда так не бьётся. И плевать, что это «никогда» длится меньше недели. Порой ведь и минуты достаточно, чтобы сделать открытие? Такой вот минуты в полной тишине, где обо всём говорят глаза: её- напуганные, мои – тоскливые. И пусть на наших губах улыбка, оба знаем, не врут здесь лишь наши взгляды.
Делаю шаг вперёд, отчего, встрепенувшись, Саша крепче обнимает себя за плечи, и, проклиная мороз, шумно выдыхаю – заболеет.
– Зайдём? – куртку ведь не накинула. Выбежала как есть, в одной униформе и прямо сейчас утопает летними балетками в мягком снегу. Из-за меня: курить не хотелось, а переступить порог кафе сразу, как только припарковался под окнами, духу не хватило. Отправил Артура одного, а сам с минуту зажигалку в руках крутил, не решаясь обернуться и без труда отыскать её силуэт в заляпанном французском
– Простынешь, Саш, да и я бы от кофе не отказался.
– Конечно, – моргнув, кивает, первой касаясь дверной ручки, но стоит мне протянуть руку и придержать дверь, голову вскидывает:
– Ты как?
Как? Подыхаю от неотвратимости печального финала – час-другой и я вновь укачу к семье, в то время как какая-то важная часть души застряла рядом с этой неземной девушкой. Только разве женатый мужчина имеет право в таком признаваться? Нет, потому и пытаюсь звучать беззаботнее:
– Нормально. Если всё происходящее со мной вообще вписывается в рамки нормальности: я не помню брата, не знаю, куда спрятаться от навязчивой матери и совершенно не представляю, как вести себя с собственной женой.
И постоянно думаю о тебе! Мысли о Саше уже часть меня: с ними я просыпаюсь, с ними пытаюсь ужиться в течение дня, вечером смиренно сдаюсь, больше не пытаясь переключиться на что-то другое, а ночью долго не сплю, теперь добровольно воскрешая в памяти её лицо. Немного детское, свежее, без следов косметики. Обычно улыбчивое, а сейчас, когда главного вслух не произнёс, всё равно хмурое: она губу прикусывает, потупив блеснувший сочувствием взор на мои ботинки, а я, не удержавшись, прядь её шелковистых волос за ухо заправляю:
– Прорвусь, Саш. Лучше о себе расскажи. Только внутри, у тебя губы уже посинели, – дёргаю дверь, касаюсь ладонью её спины и подтолкнув вперёд, следую за хозяйкой в нагретый и пропахший ванилью зал.
– У меня ничего нового. Кафе, приют, дом и так до бесконечности… Глеб, ты обязательно к ним привыкнешь, просто время нужно.
– Не сомневаюсь, – соглашаюсь, кивая уже устроившемуся за столом Артуру, и, мазнув взглядом по знакомому помещению, лишь себе признаюсь – вру. Тут либо вспомнить, либо смириться, другого не дано. Душат они меня, да так сильно, что я третий день каоротаю часы за чашкой кофе в торговом центре.
Сегодня, вообще, сбежал. Не столько от людей, сколько от их ожиданий, которые никак не могу оправдать: всё чаще вспоминаю свою возню с собакой; порой мелькают отрывки из детства, где у мамы в волосах не пробивается седина, а отец ещё в состоянии катать меня на плечах; школьные годы, и те постепенно восстанавливаются в единую картинку, а что касается Марины – глухо. Так же глухо и со Славкой. Словно и не было их никогда.
– Вань! Иди сюда! – я неспешно избавляюсь от верхней одежды, в миллионный раз удивляясь тому, насколько странно устроена человеческая память, а девушка подзывает к нам здоровяка, в котором я без труда узнаю её брата. Сегодня спокойного, но всё такого же недоверчиво настроенного.
– Вот, Глеб Ковалевский, – тем более сейчас, когда, почувствовав себя спокойнее в окружении близких людей, Саша опускает хрупкую ладошку на моё крепкое предплечье и улыбается, хвастаясь тем, в кого отчасти превратила меня сама. Выходив, как в своё время выходила каждого из своих подопечных, и если о них говорить готова часами, со мной выделяет на это не больше секунды: опомнившись, отводит руку и этой же ладошкой поправляет причёску.
– Ваня Брагин, – а ей на смену приходит другая – мозолистая, крупная, крепкая. Отвечаю на рукопожатие, не удержавшись от кривой усмешки, до сих пор памятуя о тех встречах, во время которых мечтал съездить ему кулаком по морде, но отвечаю спокойно: