Незнакомец
Шрифт:
– Не верещи! Соседей перепугаешь, – доносится также сквозь вату, звенящий от волнения женский голос, и прежде, чем неизвестный мне человек действительно бросится звать на помощь, он же, произносит куда тверже:
– Я вам денег дам… Только помогите мне, раз уж видели всё…
Как? Я слова вымолвить не могу, распластавшись на холодном снегу, что забился мне за шиворот джемпера и прямо сейчас обжигает бок,
– Да, боже мой! Помогите уже! Не дай бог, кто-то увидит… А я заплачу хорошо! Только спрячьте его…
– Да где ж его спрятать? Он же огромный как шкаф… Ген, больная она, похоже… Пошли от греха…
– Двадцать тысяч! Вот, – кто-то нагло шарит по моему карману, шуршит бумажками, вынуждая собравшийся здесь народ громко присвистнуть, а когда и этого кажется мало, срывает часы с моего запястья. – Они золотые, я знаю.
– Откуда?
– Сама дарила… Господи, да сделайте уже что-нибудь! – слышу, а словно не обо мне речь… Ни страха нет, ни непонимания, какого чёрта они столпились вокруг меня и отчаянно пытаются приподнять с земли:
– Ты чего?
– А что такого? Он всё равно нежилец, а деньги лишними не будут. Баба же на сносях…– чьи-то руки цепляются за ворот моей куртки и неумело встряхивают, похоже, нещадно разрывая ткань моей одежды. Не плевать ли? На мне самом живого места нет…
– Нет, Ген, я в этом участвовать не буду… Нас же потом вместе с ней… Я на нары не хочу!
– А никто и не гонит. Здесь кроме нас никого. Сосед мой минуту назад на своём джипе куда-то укатил. Странно, что ещё первым этого мальца не переехал… Эй! – меня вновь бросают, отчего отчаянно хочется застонать, а обладательницу скрипучего от напряжения женского голоса, похоже, нагло за рукав хватают:
– Двадцать мало. Нужно ещё сверху накинуть…
– Я могу с карты снять! Только помогите, – женщина всхлипывает, а уже куда более трезвый собеседник умудрено бросает:
– В соседнем городе бросим. Искать начнут, первым делом в лес пойдут… Или соседа моего к стенке прижмут, они ж как резанные орали…
– А если гаишники?– сквозь внезапно затихшие слёзы
– А если гаишники, на пузо своё сошлёшься… Из машины сама выйдешь, скажешь в роддом торопишься. Не дрейфь. Прятать не убивать, главное, чтоб деньги были.
– Будут, – раздаётся где-то над моей головой, и прежде, чем я окончательно вырубаюсь, уха касается совсем неуместное, брошенное шёпотом:
– Прости.
– Прости, Глеб, – трясу головой, прогоняя прочь непрошенные воспоминания, и только сейчас понимаю, что всё это время Саша так и сидит, привалившись щекой к моему плечу. Устало вздыхает, когда за окном мелькает табличка с названием посёлка, виновато всматривается в моё лицо, вновь спокойное и умиротворённое. Словно не со мной было. Или и впрямь, прежним я никогда не буду?
– Прости, что постоянно тебя гоняю, Глеб. Это в последний раз, честно.
– Конечно, – киваю, пряча улыбку в её распущенных волосах, а про себя отмечаю: десятый.
В десятый раз мы спасаем кем-то брошенного на даче отощавшего пса. В десятый раз, я делаю вид, что поверил, словно он станет последним снимком на её личной стене почёта в кухне. В десятый раз она и сама улыбается, случайно мазнув своей помадой по воротнику моей рубашки, и, проложив дорожку из невесомых поцелуев по моей скуле, не выдержав, признаётся мне на ухо:
– Возможно.
Знаю.
Как знаю и то, что в жизни важно постоянство: она – никогда не перестанет таскать домой блохастых котов; я никогда не устану поражаться тому, с какой лёгкостью эти шипящие комки шерсти делят между собой углы её крохотной бабушкиной квартиры. Уютной квартиры, которую всё-таки однажды придётся сменить на что-то побольше. Что-то, где уместимся мы, наша собака, Зефирка, взявшая за правило устраиваться у меня в ногах, и двое детей, которым рано или поздно придётся родиться на свет – на меньшее я несогласен. Не теперь, когда я сворачиваю с дороги, безжалостно приминая покачивающуюся на ветру осоку, сгребаю её в объятия и ненасытно припадаю к её губам, что отвечают мне с неменьшим пылом. Сладкие. Пухлые и навсегда мои – осталось только кольцо ей на палец надеть.
Конец