Незнакомец
Шрифт:
– Значит, вернёмся к этому вопросу через год. Если, конечно, ваша супруга не пойдёт вам навстречу. Как думаете, она согласится подать заявление сама? В таком случае судьи будут куда снисходительнее. Дадут три месяца на раздумья, а по истечении этого срока вас разведут… Главное, не скупитесь на отступные, пообещайте хорошие алименты… Женщины падки до денег. А уж когда брак трещит по швам, только полная дура станет отказываться от круглой суммы.
Финиш. Теперь душит не только галстук, который я сдёргиваю с шеи, не на шутку напугав сидящего напротив законника. Душит рубашка и обрушившееся на меня
Саша
Суматошный день, бесконечный. На часах начало двенадцатого, а я никак не могу заснуть. О многом думаю: о крикливом поваре с императорскими замашками, устроившем переворот в моём небольшой разорённом королевстве; о сбежавшей Алёнке, которую завтра мне предстоит рассчитать; о нашем приюте, чьи жители на ближайший месяц обеспечены хорошей едой. Хотя бы этому можно порадоваться, а губы никак не хотят растягиваться в улыбке.
Меня его взгляд преследует. Тёплый, тоскливый, задумчивый… Закрываю глаза, а по спине мурашки бегут, от мгновенно воскресающей в памяти картинки: я – торопливо запихивающая мешки с кормами на заднее сиденье, и он – тем самым взглядом провожающий мой трусливый побег.
Разве можно, вообще, хоть чему-то радоваться? Когда самого необходимого для счастья поблизости нет? Между нами непреодолимая пропасть – двести километров и две диаметрально противоположные жизни, которым не суждено сплестись воедино.
И зачем я, вообще, согласилась? Зачем позволила Незнакомцу остаться рядом, наперёд зная, что ничем хорошим для нас спасение моего кафе не закончится? Встречи теперь неминуемы, мысли о нём неизбежны…
Сажусь на кровати, отбрасывая в сторону тяжёлое одеяло, и яростно растираю щёки ладонями – уснуть мне сегодня, похоже, не суждено. А значит и от чашки кофе хуже уже не будет. Нащупываю выключатель, вознамерившись укрыться от своего одиночества на тесной кухоньке, где наверняка прямо сейчас Зефирка задумчиво таращится в окно, но прежде, чем мягкое свечение лампы разгонит мрак спальни, вздрагиваю, не на шутку напуганная трелью дверного звонка. Неожиданной трелью, ведь в моей жизни лишь один человек заявлялся в эту квартиру без приглашения… Но это же не Васнецов, верно?
Впопыхах накидываю на плечи тёплый халат и, опасаясь, что визитёр перебудит весь подъезд, семеню к двери, отпихивая в стороны бросающихся под ноги кошек. Они недовольно шипят, а я тихонько ворчу, в миллионный раз убеждаясь, что пора бы заняться вплотную поиском новых хозяев. Хотя бы для Мартина, что прямо сейчас карабкается по моей штанине и, протяжно взвыв, прыгает на комод, возмущённый моей отборной бранью.
– Не знал, что ты умеешь ругаться.
Глеб. Смахивает с волос подтаявшие снежинки и смущённо улыбнувшись, протягивает мне целлофановый пакет:
– Пряники. Обедом сегодня ты меня кормить отказалась, поэтому я решил напроситься на чай. Пустишь?
– Ночью? – до
– Всего десять минут.
– Глеб… – мнусь в дверях, на самом краю той самой пропасти, что отрезала нас друг от друга и, не позволяя себе сорваться вниз, головой качаю. – Не надо. Езжай к жене.
Дежавю. С той только разницей, что Миша был разведён, и как бы сильно я его ни любила, сердце так отчаянно не барабанило в рёбра. Скорее оно пропускало пару ударов, наперёд зная, чем всё это закончится – огромным ничем, с которым я, наконец, окончательно смирилась. А с Незнакомцем так не смогу – если впущу сейчас, жалеть буду до конца дней. И даже после, когда для анализа прожитой жизни не будет никаких временных рамок – лишь бесконечность и я, похоже, окончательно утонувшая в чёрных как ночь глазах.
Закрываю дверь, тут же приваливаясь к ней спиной, и почти не дышу, замерев в ожидании удаляющихся шагов. Они же должны раздаться? Тяжёлые, торопливые, разбавленные шуршанием пакета с дурацким десертом… Он просто обязан уйти, потому что иначе всё потеряет смысл – зачем я его спасала? Чтобы потом собственноручно уничтожить? А уничтожения не миновать, ведь память медленно, но просыпается. А значит и Марина в его мыслях воскреснет: близкая, родная, единственная. Она должна быть для него единственной, а значит он просто обязан ударить подошвами по каменному полу, умчаться прочь и больше не возвращаться. Ведь так?
Нет. Продержавшись не больше минуты, приподнимаюсь на носочках, заглядываю в глазок, и, прикусив губу, жмурюсь, надеясь, что это поможет прогнать иллюзию усевшегося на ступеньки Незнакомца. На холодные ступеньки, которые не мыли с прошлого года – уборщица то ли не отошла от праздников, то ли сочла, что не отошли мы, и грязи на лестничной клетке даже не заметим.
Чертыхнувшись, сбрасываю к ногам душный халат и, сорвав с вешалки первую попавшуюся вещь, решительно одеваюсь. Дрожащие руки пихаю в рукава, разрывающееся от сотни противоречивых желаний сердце прячу за полами осеннего пальто. Щелчок замка и обратного пути нет.
Ведь Глеб серый почти. Сидит на третьей ступеньке и, низко склонив голову, крутит в руках зажигалку. Настолько потерянный, что мне по-настоящему страшно – будто вернулась в тот холодный декабрьский вечер, когда ,сделав крутой вираж, судьба столкнула нас лбами с такой силой, что шишки до сих пор не проходят.
– Что-то случилось? – нерешительно потоптавшись, опускаюсь рядом, и сама наплевав на царящую в подъезде грязь, да подтянув колени к груди, устраиваю на них ледяные ладошки. – Всё хорошо?
– Теперь да, – а стоит ему заговорить от кончиков пальцев по телу разбегаются волны тепла. –Теперь хорошо, Саш. Посидим немного? Оказывается, мне больше некуда пойти.
Что за бред? Отклоняюсь в сторону, приваливаясь боком к выкрашенной в синий стене и, если честно, даже не знаю, хочу ли ковырять глубже. Вскрывать скрытую от моих глаз рану, что лишила этого крепкого мужчину последних сил. Я не могу решить, а он голову вскидывает:
– Я рад, что я всё забыл. Правда, Саш. Наверное, ни черта хорошего в моей жизни не было.