Незнакомец
Шрифт:
За учёбу на заочном отделении отстёгивать и небольшую комнатку в коммуналке оплачивать. Господи, в очередной раз во всё горло заорать готова: и зачем я, вообще, согласилась? Доверила своё детище непонятно кому! Ведь что повар Артур хороший я не сомневаюсь, а как человек… Да даже Глеб в нём неуверен!
Впрочем, как и в жене… Вспоминаю наш вчерашний разговор и поникшие плечи тру: он, может быть, и готов по их правилам играть, а я вроде как не нанималась. Зайду сейчас в собственный кабинет и прямо в лоб спрошу, какого чёрта этот боров здесь расхозяйничился! Имею же право?
Наверное,
– Александра? – я губу закусываю, а мужчина, сбив с ботинок налипший снег, по застеленному пакетами полу топает:
– Еле отыскал это кафе! Хорошо ваш сосед подсказал, где вы работаете.
Слава. Обходит меня, на ходу расстёгивая простой чёрный пуховик, и, широко улыбнувшись, пятернёй смахивает с макушки снежинки. Свеженький, довольный, совершенно обычный и ничем не примечательный мужчина – полная противоположность своему брату, что прямо сейчас скрыт от наших глаз украшенной иллюстрацией пончиков стеной.
Господи, и что мне теперь делать? Что говорить, ведь недавно обрётший семью Глеб Ковалевский должен быть где угодно, но только не здесь! Не рядом со мной, не в этом городе, где его жизнь едва не оборвалась…
Улыбаюсь натянуто, испуганно покосившись на дверь коморки, и нервно одёргиваю жилетку.
– Здравствуйте, – вместо того, чтобы сразу его прогнать. Только есть ли в этом какой-то смысл, если в лучах январского солнца, аккурат под окнами моего кафе, красуется чёрный Гелендваген? Вряд ли, ведь не заметит его только слепой.
– Я к вам по делу, – а мой гость на слепого совсем непохож, пусть к окну так ни разу и не обернулся. Останавливается в паре шагов от меня и, не тратя время впустую, едва ли не силой пихает в мои подрагивающие от волнения пальцы букет полевых цветов:
– От мамы. Не думайте, что она вас забыла. Присесть можно?
– Конечно, – сама семеню к стене, хватая первый попавшийся стул, и, поставив его перед Славой, крепче сжимаю в руках перевязанные лентой стебли. Сбежать хочу, только куда? Домашний адрес знают, теперь и рабочий для них не секрет… Господи, да с такими темпами секретов у меня, вообще не останется, ведь чем чаще он поглядывает в окно, тем бледнее становлюсь я. Не дышу, даже тогда, когда вместо закономерных вопросов о Глебе, он принимается о семье рассказывать:
– Так вот, у нас сегодня небольшой праздник. Отца из больницы выписывают, брат потихоньку приходит в себя, Рождество на носу… Чем не повод отпраздновать?
– Действительно, – киваю, не слишком-то понимая, куда он клонит, и перекладываю тяжёлый букет в другую руку. – Только при чём здесь я? Да и цветы… Правда, это уже лишнее.
Теплее от них на душе не стало, от гордости засиять не хочется… Хочется спрятаться подальше и больше никогда не встречаться ни с кем, у кого
– Бросьте, мне было нетрудно. Тем более что приехал я вовсе не из-за букета. Саша, – он забрасывает ногу на ногу, устраивается на стуле поудобнее, а я голову втягиваю в плечи, каждой клеточкой своего тела предчувствуя грядущую катастрофу. Ведь заговорит, и наверняка ничего хорошего для себя я не услышу…
– Для полного счастья нам не хватает лишь вас – одно предложение, а я едва не роняю букет, лишь чудом успев прижать благоухающие цветы к груди. От их аромата голова кругом, от того, какой настойчивостью горят чужие глаза, колени подкашиваются: теперь уже не убегу. Ни тогда, когда, предчувствуя моё сопротивление, Слава пускает в ход тяжёлую артиллерию:
– Глеб не говорил вам, что наш отец слёг, едва узнал о его исчезновении? Сердце слабое, всё-таки не молодой уже… Еле оклемался. Саша, уважьте стариков, ведь для них вы теперь настоящая героиня. Мама каждый вечер только о вас и говорит. Чего доброго, сама заявится…
А уж тогда точно не отвертеться… Веду плечом, в надежде прогнать сковавшее меня оцепенение, да только толку от этого никакого: в горле пересохло, ноги не слушаются, сердце вот-вот в пятки уйдёт. От одной только мысли, что если я не найду в себе сил дать отпор, не заставлю его понять, что в этом ужине нет никакого смысла, к вечеру наверняка упаду без чувств, не выдержав испытания Марининой благодарностью… А она наверняка благодарить начнёт, чтобы там Глеб себе не навыдумывал… За его жизнь, за дурацкий блок сигарет, за Герду, и за футболку жуткую с безобразным смайликом… Стоит только представить, с каким восхищением она вновь воззрится в моё лицо, и способность говорить сама собой возвращается:
– Что вы?! Я не могу!
И не хочу, господи! Никакого права не имею переступать порог дома, в котором живёт семья, которую я едва не разрушила! Жаль только прямо об этом не скажешь, потому и ищу лихорадочно хоть какой-то выход:
– У нас ремонт! – какая-то жутко важная модернизация, о которой меня не посчитали нужным предупредить. И если ещё минут пять назад это дико меня раздражало, сейчас я готова расцеловать Волкова за излишнюю прыткость. Понадобится, и сама молоток в руки возьму, лишь бы не ехать туда, где растеряю остатки самоуважения. Улечься в одну кровать с мужчиной, который, оказывается, давно связан узами брака с другой – неимоверная подлость, но сидеть за одним столом с его женой – в миллионы раз хуже.
– Нет, Слава, я, правда, не могу. Времени в обрез, а дел ещё непочатый край. Простите, – воспрянув духом, подхожу к бару, укладывая на стойку его подарок, и демонстративно принимаюсь паковать остальную посуду:
– Дела у меня идут не очень, каждый день на счёту…
– Тем более, не помешает развеяться. Это лишь на один вечер!
– И шесть часов на дорогу. Нет, и не просите, – стою на своём, вновь с опаской глянув на дверь кабинета, и, всё ещё не теряя надежды избежать неловкой встречи, красная как рак, недвусмысленно намекаю ему на необходимость уйти: