Незваные гости
Шрифт:
– Абстрактному!…
– Да, уверяю тебя, патриотизм в этом случае понятие абстрактное. И, может быть, некоторые польские шахтеры, вернувшиеся в Польшу, мечтают теперь о Франции, как когда-то их родители мечтали о Польше… Когда Морис [57] был в Польше, он поехал к шахтерам, и там было так много вернувшихся из Франции, что его встретили криками «Да здравствует Морис!», как если бы он был в Курьере или в Нэ-ле-Мине! Он даже прослезился… Да, дела, мой друг, дела!… Официант, еще бутылку того же самого!… Расколотая надвое жизнь! Несчастные люди не знают, какому святому молиться!
57
Морис Торез. Торез родом из шахтерской семьи с севера Франции.
Серж
58
Дюран – такая же распространенная во Франции фамилия, как Иванов, Петров, Сидоров в России.
– С точки зрения сугубо личной, – сказал он, – каждого из этих ребят, их личных интересов… Если говорить словами специалистов по этому вопросу, то здесь налицо «конфликт между экономическими интересами и национальным чувством». Будущее, ну что же, будущее каждого из них не здесь, а там, это ясно… Там будущее каждого человека связано с будущим его родины – Польши. Сын польского шахтера во Франции становится шахтером, кем еще он может стать? Их принимают на работу в возрасте от 14 до 18 лет, не позднее. И надо решить: или с этих лет иметь обеспеченное будущее шахтера, или рискнуть – выбрать какую-нибудь профессию в другом месте. Они окружены стеной, стеной из угля, они, как проклятые, останутся за ней навеки… – Ив оттолкнул стакан так, как будто он отталкивал вечность. – А если наступит кризис – безработица? В тридцать втором году это уже случилось, и владельцы угольных копей, нимало не усомнясь, выставили за дверь своих дорогих польских шахтеров, о которых они так пеклись, пока в них нуждались! И опять-таки их взял под защиту профсоюз. Но какие при этом возникали проблемы! Ведь тогда для самих французов не хватало работы… Молодые не пережили кризиса, но у стариков, прошедших через него, глубоко засело чувство неуверенности в будущем. Эта неуверенность говорит в пользу возвращения в Польшу, там они будут у себя, никто не сможет их выгнать, сказав: вы отнимаете у нас хлеб насущный! Ты возразишь: чего же им бояться теперь, когда они натурализовались, теперь у них все права… Во-первых, далеко не все натурализовались… Не так-то просто этого добиться… анкеты… волокита… Потом, если натурализовавшиеся ведут себя неосторожно, то в течение пяти лет у них могут отобрать французское гражданство. Целых пять лет натурализовавшийся зависит от всех и каждого. Да, уверяю тебя… у меня сейчас на руках три дела о денатурализации. Два клиента, конечно, коммунисты, а третий – один бог знает, что им от него надо! Так вот… – Ив вдруг устал, допил стакан и помолчал, – так вот… надо, чтобы каждый здешний поляк решил для себя: либо будущее – с Польшей, либо сравнительно обеспеченное и спокойное настоящее во Франции… Официант, счет!
Ночная улица втянула их в себя. Шел проливной дождь. Ив уверенно вел машину, и это делало ему честь – было так темно и мокро, а он выпил столько красного вина.
– У каждой вещи есть две стороны, – сказал он усталым голосом, – а я вижу обе стороны сразу. Пока не найдешь правильной точки зрения… Говорят об обновлении нации и о ее вырождении, о сближении народов и о потере национального чувства!… Уверяют, что эмигранты остаются иностранцами или, наоборот, что они сливаются с обществом своей новой родины…
– Смешно, – сказал Серж, – что именно ты толкуешь об эмигрантах и принимаешь их дела так близко к сердцу… А ведь не ты сын эмигрантов, а я!
– Ты-то, Серж, не проблема. Твой отец был партийным работником. И ты тоже партийный работник. Ты человек свободной профессии. Где бы ты ни оказался, ты будешь партийным работником и музыкантом. Ты – человек сам
– Они голосуют за коммунистов и не производят на свет детей! Но это только редкие, неповторимые экземпляры, а не национальное меньшинство! – Серж расхохотался.
Но Ив не был настроен на веселый лад, и в темной мокрой ночи он продолжал говорить все о том же.
– Когда интеллигент-иностранец преодолел проблему языка, он прекрасно может, где бы он ни был, жить внутри своей культуры, он берет свою культуру с собой всюду, куда бы он ни попал. Я был знаком с русским эмигрантом Иваном Буниным, лауреатом Нобелевской премии… я спросил его, как может он, живя во Франции, писать по-русски. Он мне ответил, что прекрасно может! Для него родина – это родной язык, и, по его мнению, писатель теряет родину только тогда, когда отказывается от своего языка. Он имел в виду русских писателей-эмигрантов, которые стали писать по-французски. Заметил ли ты, что эмигранты-интеллигенты поспешно возвращаются на родину, как только это позволяет общая ситуация? Посмотри на немцев, после поражения Гитлера они отовсюду возвращаются в свою разоренную страну… Манны, Брехт, Бехер, Анна Зегерс… Из Америки, из Скандинавии, из Советского Союза, из Мексики… Что же, у них патриотическое чувство сильнее развито, чем у рабочих? Конечно, нет… А французы, уехавшие во время войны тридцать девятого – сорок четвертого годов, ведь они вернулись сломя голову! Из Америки, из Швейцарии, из Англии! Ты скажешь, что они представители недолгой эмиграции, что это только первое поколение, что они не успели нигде пустить корни… Нет, даже если бы это продолжалось очень долго… Дай-ка мне огонька…
Серж не ответил: он спал, полумертвый от усталости. Тут Ив сжалился над ним и не стал его будить.
В «Зале» все кипело. Ив и Серж с трудом протолкались: от бешеного «би-бопа» дрожали стены, тела партнеров то отлетали друг от друга, то приближались с силой растянутой тугой пружины. Была такая давка, что казалось, здание развалится, а на сцене оркестр, в полном составе, играл так громко, что мог бы мертвого разбудить. Да, это тебе не утреннее трио! Вот это ритм, черт побери! Около стойки с лимонадом стояли толпой молодые люди в пиджаках… несколько военных… Здесь их было еще больше, чем у киоска с жареным картофелем.
– Смотри, Ив, как странно: девушки танцуют с девушками, а парни с парнями! – Сержу приходилось кричать, чтобы Ив его услышал.
– Не волнуйся, сейчас все переменится… Где Фанни?
Фанни нигде не было видно. Музыка вдруг прекратилась. Парочки разошлись, парни направились к стойке с лимонадом, девушки заняли стулья, стоявшие вдоль стен. Все они были очень молоды, много хорошеньких и даже очаровательных, хорошо сложенных, мило одетых. Самое большое внимание девушки уделяли, по-видимому, украшению головы: сложные прически, гребни, румяна, накрашенные губы, выщипанные брови, серьги, бусы… А под краской чистые, свежие лица, хотя под глазами у некоторых синева. Ни одна из девушек не смотрела в сторону парней, парочками стояли только те, которые пришли вместе.
– Что, вам парни противны, что ли, почему вы танцуете шерочка с машерочкой? – спросил Серж у высокой девушки с правильными чертами и прелестным овалом лица. У нее были коротко остриженные под мальчишку волосы, одета она была в плиссированную юбку и черную шелковую кофточку. Она была элегантна, как парижская манекенщица. Все еще держа под руку подругу, с которой она только что проделала атлетический танец, девушка ответила просто, не смущаясь:
– Мы предпочитаем танцевать «свинг» друг с другом… «слоу» – другое дело.
Оркестр заиграл «слоу». Мало-помалу, не спеша, начали появляться парочки; парни по-прежнему стояли у стойки… время от времени от их толпы кто-нибудь отделялся и шел приглашать девушку…
– Так станцуем? – спросил Серж. – Ведь это «слоу».
Серж не часто танцевал, в танцах он не был виртуозом, но танцевать с ним было удобно, он обладал чувством ритма и держал партнершу так, будто собирался поднять ее и унести. Они танцевали молча.
– Принести вам лимонаду? – спросил Серж, когда оркестр замолчал.