Незваные гости
Шрифт:
Дювернуа вспомнил, что он уже когда-то слышал это имя, еще до того, как оно стало модным… Он уже видел когда-то это лицо. «Смертельная опасность» была литературным скандалом этого года, по поводу этого романа в течение целого месяца потоками лились чернила: жюри Гонкуровской премии не захотело – не осмелилось! как говорили, – выдать премию этому произведению, слишком сильному, слишком рискованному, они не осмелились увенчать гения! Как всегда! «Смертельная опасность» разошлась молниеносно, большим тиражом, чем роман, получивший Гонкуровскую премию. Саша Розенцвейг стал героем дня. И вдруг Дювернуа вспомнил русский ресторан, в котором он когда-то завтракал с князем… и сына князя в сопровождении каких-то молодых людей и Саши. Разве князь не говорил тогда, что этого Сашу повесить мало?
– Вы одни, полковник? Мы вас похищаем после спектакля. Нина обожает ваши романы…
Дювернуа извинился, он должен сейчас же уйти, его ждут, он даже не останется до конца… Князь подшучивал над его делами – блондинка или брюнетка? Наконец Дювернуа удалось от него отделаться… По дороге к выходу ему пришлось пожать еще немало рук.
Он с трудом отыскал свою машину, никак не мог вспомнить, где ее поставил… Пальто осталось в машине, и Дювернуа стучал зубами от холода. Наконец он нашел ее… Он выехал из города и, все увеличивая скорость, мчался по дороге к замку… И вот наконец он здесь, у камина. Сидя перед умирающим огнем в огромном, пустынном, темном, заброшенном замке, тщетно пытается заснуть. Когда небо начало светлеть, Дювернуа встал с кресла, снял пальто, халат, фрак и пошел в зал с обвалившейся позолотой. Драка с подвешенной там боксерской грушей согрела его. Ему захотелось умыться, но вода в кувшине замерзла. Папиросы тоже кончились. Дювернуа торопливо оделся, бегом пробежал через парк, вскочил в машину…
Дом Кристины встретил его, как всегда, гостеприимно. Хозяйка исчезла в неизвестном направлении, но ему тотчас же принесли завтрак, и вкусный кофе со сливками отбил горечь ночных слез. Дювернуа поел с аппетитом, выставил поднос за дверь, выключил телефон, мигом разделся и уснул тяжелым, непробудным сном.
Он проснулся только вечером, и как только включил телефон, раздался звонок… Это был Патрис. Патрис вернулся из Китая, он был оживлен, счастлив и хотел повидать Дювернуа. «Пообедаем вместе?» – «Хорошо, пообедаем вместе».
XXV
Саша еще не успел переехать и все еще сотрудничал в той же газете с большим тиражом. Но скоро все переменится… Саша менял кожу. Вчера, после премьеры в Опере, он повел князя и двух его спутниц в маленький кабачок, где он открыл певицу с удивительным темпераментом. И хотя платил по счету старый князь, в этом теперь не было ничего унизительного: Саша был уже не просто гидом, он был автором «Смертельной опасности», он знал Париж, как никто, и снобизму князя даже льстило, что Саша согласился приподнять перед ним завесу над тайнами Парижа. Певица была действительно на редкость хороша, Саша блистал остроумием, и они очень весело провели вчетвером вечер.
Вот почему Саша проснулся только после полудня. Сидя на развороченной постели с волочившимися по полу простынями, он курил… голова как свинцом налита, во рту мерзкий вкус, а тут еще надо статью писать… Саше не хотелось ссориться с газетой, которая столько лет его кормила… Но скоро он бросит это опостылевшее ему ремесло. Босые ноги застыли на холодном полу… Саша надел новый роскошный халат, новые теплые ночные туфли. Присев за хромоногий карточный столик, сукно которого было изъедено молью, он быстро начал строчить статью. Рядом кто-то тихонько двигался; наверное, соседка готовила обед. Шаги по лестнице. А вот и воркованье соседки – Алисы.
– Ролан! Как я рада! Оставайся обедать! Жанно ушел за хлебом… садись сюда… но что с тобой! Краше в гроб кладут! Ты болен?
– Нет… Здравствуй, Алиса.
– Что с тобой? Ролан?!
Раздался шум отодвигаемой мебели.
– Ролан, не плачь, пожалуйста! Ролан, милый, перестань, а то я тоже заплачу… Боже мой! А Жан все не возвращается!
Саша, заинтригованный, перестал писать, перо застыло в воздухе, он прислушался – ему хотелось знать, почему плачет Ролан. Он услышал, как открылась дверь и соседка вышла на лестницу. Она звала, наверное перегнувшись через перила: «Жан, скорее! Иди скорее!» Саша услышал, как торопится Жан. Алиса говорила скороговоркой, шепотом: «У нас Ролан… Он как будто с ума сошел… Плачет!… Скорее!»
– Ролан! Что с тобой, голубчик? Что с тобой случилось? Ложись сюда…
Молчание… Потом бас Ролана:
– Агнесса сказала мне, что я ей больше не нужен… Что мне делать, куда мне деваться!
– Так и сказала? Сама?
– Да, вчера за обедом… Она уезжает в Палестину.
Небольшая пауза.
– С ума она, что ли, сошла? – раздался голос Жана. – Почему в Палестину? С каких пор она стала еврейкой? Я думал, что она турчанка!…
– Она не сумасшедшая, и она еврейка: сефардитка.
– Господи! Это еще что такое? – проворковала Алиса.
– Оставь, Алиса… Я тебе объясню в другой раз. Мадам Крюгер, Элизабет, как только приехала в Париж, вызвала меня и сказала, что Агнесса ей объявила о своем решении и что при мысли об ее отъезде у нее, у Элизабет… разрывается сердце.
– Но почему ей это пришло в голову? И почему мать разрешает ей уехать?
– Из-за аттестата зрелости… В школе [63] , где она готовится к экзаменам, есть девушки и парни, которые хотят туда ехать. Фанатики! Агнесса от них заразилась, точно лихорадку схватила! Что со мной будет! Я ведь даже не еврей! Если бы я по крайней мере был евреем!
63
Во Франции существуют специальные учебные заведения, подготовляющие к экзаменам на аттестат зрелости.
– Но въезд в Палестину разрешается не только евреям, – раздался рассудительный голос Жана.
– Я ей говорил! Но она слушать ничего не хочет. Она говорит, что мне ее не понять, что я не могу разделить ее жизненных идеалов…
– Ведь так оно и есть… По крайней мере я надеюсь, что это так. Коммунист – сионист! Этого еще не хватало!
– Да, – раздался голосок соседки, – только этого и не хватало. Теперь нам придется еще возиться и с сионистами, как будто нам мало социалистов… Но чего смотрит мадам Крюгер?
– Ах, вы не знаете, что это за женщина! Хотя она и не еврейка и обожает Агнессу, но все-таки это не ее дочь… Элизабет сказала мне, что она уважает чужие страсти и что она против рассудительных людей. Потом она выразила надежду, что Агнесса не слишком дорого заплатит за свои убеждения… Да о чем тут говорить, мадам Элизабет Крюгер по-настоящему интересуется только своими морщинами… Какое дело мадам Крюгер до того, что ее названая дочь отправляется в Палестину, чтобы пахать там землю или вступить в израильскую армию? Она так или иначе вернется на свою родину в Швецию, где у нее есть еще полдюжины приемных детей… Она их усыновляет, воспитывает… а потом! Потом она даже не может помешать Агнессе пускаться в такое безумное предприятие!