Незваные гости
Шрифт:
Ольга не сразу ответила: зачем ей спорить с Элизабет о сионизме? Для Элизабет речь шла об Агнессе, а не о сионизме, да и для самой Ольги сионизм тоже не был насущной проблемой. Теория, которая делит мир на евреев и неевреев… Но, может быть, государство Израиль представляет из себя и нечто другое…
– Почему ваша дочь должна посвятить свою жизнь построению еще одного капиталистического государства, ничем не отличающегося от других капиталистических государств? – рассеянно сказала Ольга и добавила с оттенком юмора: – Там даже есть компартия, как повсюду… Я полагаю, что она борется с сионизмом, в противном случае я окончательно ничего не понимаю.
– Дело совсем не в этом, Ольга, – Элизабет снова принялась вязать, – Агнессе во что бы то ни стало хочется иметь родину. Пока она жила в Швеции, она об этом и не думала. Только с тех пор, как она поступила в школу для подготовки к экзаменам на аттестат зрелости, она почувствовала себя еврейкой: оттого что с ней вместе там учатся девочки и мальчики еврейского происхождения… Среди них есть дети эмигрантов и дети евреев, испокон веков живущих во Франции. Я не знаю, характерно ли это для современной еврейской молодежи или это просто случайное совпадение, но они все оказались сионистами. Вот они и сбили с толку мою Агнессу…
Ольга слушала внимательно, любуясь то склоненной головой Элизабет, то ее взглядом. Все-таки в этой молодости, застывшей на лице Элизабет, как маска, было что-то пугающее… И платиново-белые волосы… Голые ножки Элизабет в экстравагантных туфлях без пятки примостились на бархатном диване, как прирученные птички. Ольга ждала, пока Элизабет кончит считать петли и снова заговорит.
– Они иногда приходят к нам, – сказала наконец Элизабет, – и спорят вечера напролет. Французские евреи… Мне никогда бы и в голову не пришло, что они евреи… я считала их просто французами… И вот, по прошествии многих веков, они перестали ощущать себя французами, потому что во время оккупации французы сажали евреев в концлагеря. Евреи не могут им это простить. И превратились в сионистов.
– А родители?
– Родители в большинстве тоже сионисты, но только теоретически. Они и в мыслях не имеют покинуть Францию и жить в Палестине. А вот молодежь хочет ехать.
– И они верят в бога Израиля? – скептически спросила Ольга.
– Нет, они не верят в бога. По крайней мере те, кого я знаю. Они хотят создать «национальный еврейский очаг», как они выражаются, мне этот их «национальный еврейский очаг», по совести сказать, до смерти надоел, моя милая Ольга… И потом еще: «воссоздать нацию»… ведь все они дети племени, которое унижали в течение многих веков… Они хотят иметь свои законы, свои обычаи, свой язык. Родину.
– Где они смогут нацепить желтую звезду на христиан?
– Ольга! – воскликнула Элизабет, – да что это с вами, моя милая? Вы не любите евреев?
Элизабет бросила вязанье на диван, наклонилась к Ольге…
– Нет, я не антисемитка, – сказала Ольга, – но если евреи тоже станут расистами и начнут делить человечество на евреев и неевреев, то это их приведет к тем же мерзостям, что и многих христиан, – к тем же преступлениям и заблуждениям.
Элизабет опрокинулась на подушки и вытянулась во всю длину на диване.
– До этого им еще очень далеко… – сказала она, глядя на потолок, по которому бегали солнечные зайчики. – Эти дети хотят смыть с себя вековые обвинения… Они не хотят, чтобы их обвиняли в трусости, в предательстве, в любви к наживе… чтобы их всех считали ростовщиками, богатеями… горожанами, которые погрязли в собственных нечистотах. Эта молодежь хочет обрабатывать землю, хочет защищать границы своей страны с оружием в руках…
– И истреблять несчастных арабов…
– И истреблять несчастных арабов, – грустно повторила Элизабет, – Ольга, мы должны понять эту молодежь, которая экспатриируется, чтобы обрести родину. Молодые французы едут туда и будут изучать древнееврейский язык, который для них все равно что китайский… Ведь им не легко покинуть Францию. Но их старшие братья ходили в школу с желтой звездой, и если и находились защитники… учителя, которые объясняли, как к этому надо относиться… и взрослые, которые говорили маленьким, ходившим со звездой: «Если к тебе будут приставать, скажи, я им набью морду…» – то были и другие. А моя Агнесса! Как только я вспомню… Ее родители жили в этом самом доме, их арестовали… Это было во время большой облавы, 16 июля 1942 года… соседи принесли мне сверток, одеяло, в которое было укутано крошечное теплое существо, мокрое от слез… Она так долго кричала, что потеряла голос! Ей было пять лет… бедной моей птичке… Я увезла ее с собой в Швецию. После оккупации во Франции для многих возродился, по-видимому, иудаизм. Видите ли, Ольга, чтобы человек стал гражданином какой-нибудь страны, требуются две вещи: гражданин должен принадлежать этой стране, а страна должна принадлежать гражданину.
– Это верно, – сказала Ольга, и что-то дрогнуло в ее непроницаемом лице.
Наступило молчание. Зимнее солнце по-прежнему вовсю светило на цветы, огонь в камине, зеркала… Элизабет встала, полы халата распахнулись, обнажив ноги и бедра, и снова ровными складками упали до полу.
– Хотите токайского, Ольга? Рахат-лукум? – От граненого графина по стенам заплясали новые солнечные зайчики. – Если бы вы только знали, какая это восхитительная девочка! Я не могу примириться с мыслью, что она уедет.
Ольга поднесла к губам бокал, отшлифованный, как бриллиант.
– Она же еще не уехала…
– Она уедет.
Элизабет подошла к камину, присела на корточки, бросила в огонь валявшиеся подле газеты и рассеянно глядела, как занимается бумага.
– Восхитительная… – повторила она, – в ней есть что-то очищающее, светлое. Я ни за что не скажу ей: поступи против своих убеждений, утверждай одно, а делай другое.
– Вы могли бы доказать ей, что она заблуждается.
– Нет, не могу. Я не убеждена, что она заблуждается. Вы ее сейчас увидите, она вернулась с урока музыки, я слышу ее шаги в соседней комнате… Если бы вы знали, как я ею горжусь. Вы ведь видели, в Опере все на нее оборачивались.
Агнесса вошла, или, вернее порхнула, к Элизабет…
– Мама! Как я соскучилась по тебе!
Следом за Агнессой появился высокий крепкий юноша с круглым лицом, загорелым, как у человека, только что вернувшегося после занятий зимним спортом. Под его толстым свитером свободно, как смазанные, ходили сильные мускулы. – Он улыбался во весь рот.
– А, вы уже вернулись, Фред… – сказала Элизабет, – вы себе ничего не сломали?
– Ничего, мадам!
– Ольга, вы знакомы с моей Агнессой, вы ее видели в Опере… А это Фред…
Каким образом начался этот разговор? Что бы там ни было, но он начался и был ничуть не похож на обычный салонный разговор. Молодой человек, Фред, уже не походил теперь на откормленного маменькиного сынка. Он говорил, глядя на Ольгу, и говорил, как пророк, как миссионер, который хочет убедить, передать свою веру, обратить в нее. С каким-то высокомерием, гордостью и вызовом он прославлял свое племя и историю еврейского народа. Агнесса глядела на него влюбленными глазами. Элизабет вязала…
Молодей человек говорил, что евреев травили, изгоняли, высылали, грабили, продавали в рабство, распыляли, вырезали, уничтожали. Обездоленные, оклеветанные, униженные, истязаемые, пытаемые… они повсеместно стали подвергаться оскорблениям, имя их – символ презрения, тело – мишень для издевательств. Где они – былые чудеса? Воды Красного моря не разверзаются, чтобы пропустить преследуемых и прикрыть их отступление. Предвечный забыл своих несчастных детей в жизни, более бесплодной и опасной, чем пустыня. Святая земля, обетованная, желанная – родина! Сколько раз мы возвращались к тебе и вновь и вновь теряли тебя… Родина! Сколько раз тебя топтала война! Родина, управляемая мудрецами, блистательными князьями, великими царями – строителями дворцов и храмов, творцами Великой Книги; опустошенная родина, дети твои вынуждены бежать, и вот они рассеяны по всему свету; а ты превращаешься в проходной двор для армий всех стран, они проходят по тебе, как по коридору, узкому, опасному и длинному, похожему на имя победителя На-ву-хо-до-но-со-ра… Твой народ земледельцев и воинов, о родина, сражается, защищается и нападает, но вот он в плену, в изгнании. Египет, Ассирия, Вавилон, Македония, Рим. Побежденный и раздавленный, задушенный силой оружия, иудейский народ все же возмущается, восстает, отвергает идолов, остается верным закону своего бога. От этого народа берет свое начало новая христианская эра. Иисус – сын еврейской матери и еврейской религии. Но близится конец иудейского государства, начнутся скитания целого народа: великий исход евреев. Народу, испытавшему все тяготы, неизбежно выпадающие на долю побежденного, вскоре предстоит судьба еще горше.