Ни конному, ни пешему...
Шрифт:
Что ж делать, где искать чертову девку?! От ее отца письмо давеча пришло — домой едет. Да не через три седмицы, как все думали, а через пару-тройку дней объявится. А не будет дочери — головы полетят. Чтоб ей пусто было! Нрав у пана воеводы крут. То все знают. И Ядвига у него — свет в окошке, покойной жены копия.
— Знаешь, Лукаш, давай вечерять. И, это, оставайся с хлопцами до утра. Места всем хватит. Ганна, — мельник прикрикнул на жену, — хватит полы подолом вытирать. Неси еду!
— А и то верно. Весь день с пустым брюхом по буеракам шатались…
Тихо
— Вот же черт лесной, не спится ему, — пробурчал Михась, догадываясь, что замыслил беспокойный гость.
У реки было зябко, от ледяной воды тянуло сыростью. Падали редкие снежинки. Скрипело колесо. Жутко ночью на старой мельнице. За всю жизнь не привыкнешь…Михась плотнее запахнул кожух, настороженно вглядываясь в темноту. Тут жди чего хошь…
Чиркнуло кресало, затрепетал язычок пламени в фонаре, освещая худое обветренное лицо панского егеря.
— Ну!? Чего будил, ирод?
— Зови водяницу, время за полночь, луны нет. Отзовётся.
— Ты совсем сдурел, Лукаш?! — зашипел мельник. — Ты о чем меня просишь?! Да если кто узнает, если твои щенки…
— Один мой племяш, покойной сестры сын, второй — подкидыш. Его моя жена выкормила. Я абы кого в лес с собой не беру. Да и спят они беспробудно. Почитай сутки на ногах.
— Нет. — Мельник упрямо замотал головой. — Нет. И не проси.
Егерь засучил рукав, показывая перебинтованную руку. Михась осекся, уставившись на малохольного гостя.
— Ты…?!
Тот кивнул, поправляя рукав. Вздохнул устало.
— Только не отозвался Хозяин. Что-то в лесу творится неладное, да не в нашем, а в ТОМ лесу. Прошлой ночью первый снег лег. Мы с хлопцами далеко сунуться не смогли. Чуть от опушки отошли — и все! Жуть накатывала такая, даже меня ноги от страха не держали. И это почитай рядом с домом! Если Ядвига ТУДА зашла и ночь переночевала, то… Зови водяницу да спрашивай, может, знает чего…
Мельник потрясенно молчал. Звать нелюдей опасно. Ему за всю жизнь трижды довелось. Первый раз в детстве — отец знакомил хозяйку воды с наследником. Потом он сам ее звал и сына показывал. А прошлым летом бабы внучка не углядели. Дуры белье полоскали, заболтались, а мальца тышком-нышком, да и уманили. Хоть Ганна и глупая, но вмиг сообразила домой бежать, мужа звать, пока Марфа на берегу голосила. А на мельницу панские холопы аккурат зерно привезли…Не до них было. Михась тогда при свете дня, понесся к реке, на ходу полоснув запястье, смешивая бьющую фонтаном кровь с солью, кинулся в воду. Водяница отозвалась не сразу, тянула время… То ли летнее солнце ей не нравилось, то ли соленая кровь по вкусу нелюди была. В глазах темнело, голова шла кругом, а он упрямо стоял по пояс в реке, отчаявшись упросить…
Петрика волна на берег вынесла. Тихо так, ласково. Мальчонка и не
Такие у нелюдей забавы. Михась не меньше седмицы тогда отлеживался. А звать безлунной ночью, в предзимье, после первого снега, когда духи в самую силу входят, — ну уж нет!
— Если панянка — ведьма, я должен ее первым найти, — тихо сказал Лукаш. — Я ведь поэтому на твой хутор шукать вызвался. Другие слуги по деревням окрестным бродят, кого-то в город к дальней родне послали, а я к тебе. Так-то вот. Это если она жива ещё…
— Ну, ты…брат-егерь! Ох! — Мельник перекрестился, потом, опомнившись, хлопнул себя по лбу, сплюнул в сердцах. — Принесла тебя нелегкая на мою голову! На ночь глядя…Погодь, я в хату за ножом и солью схожу, да тряпицу какую прихвачу.
— У меня все при себе.
Лукаш снял с пояса нож, достал из-за пазухи небольшой мешочек. Михась, скинув кожух и сапоги, медленно побрел к реке. Возле воды остановился. Не оглядываясь, приказал глухо:
— Ты того…От воды отойди подальше. Да не лезь, если что. Не мешайся. Она тебя не знает. Помочь не поможешь, а себя погубишь. И еще — под старой липой кубышка закопана. Вдруг что — скажешь моим…
Ледяная вода обожгла кожу, сбила дыхание. Мельник перехватил нож покрепче, прикидывая как сделать надрез, чтоб не так в глаза бросалось. Хотя, разве от Ганнуси утаишь! Усмехнулся в усы. Ему не о бабе думать надо, а о том, как целым из реки выбраться. И вдруг понял, что больше не чувствует холода. Ласковый теплый поток согрел окоченевшие ступни, словно не безлунной ноябрьской ночью вошел он в реку, а ранним июньским рассветом. И не снежинки сыплются над стылой водой, а белые лепестки жасмина! Он замер, боясь пошевелиться.
Водяница была тут.
— Не нужно крови, человек.
Голос журчал нежным лесным ручейком, шелестел прохладным летним дождем.
— Чего хотел, зачем звал?
Поток плавно кружил вокруг мельника, успокаивая, усыпляя, уводя от берега.
— Девочка пропала в лесу. Ты знаешь, что с ней? — от страха язык заплетался, горло перехватил спазм. В любой миг поток может скрутить жгутом, утянуть на дно. И — поминай, как звали…
— Все хорошо. Она спит, лес спит, духи спят, — с ней все хорошо, — вода нежно пела весенней капелью, мягко толкая на глубину. Михась осторожно сделал шаг назад.
— Ей домой нужно. Она сможет вернуться? — ещё шаг назад.
— Если захочет — сможет. Кто же ей запретит?
— Дядька Лукаш ждёт ее у меня.
— Хорошо. Иди домой, глупый. И не бойся за внука, пусть приходит к воде, его больше не тронут. Даю слово.
В лицо плеснуло теплой водой, колокольчиком зазвенел переливчатый смех. Мельник зажмурился, а когда открыл глаза, то стоял на берегу, а возле ног плавала жёлтая кувшинка. Водяница ушла.
Глава четвертая