Ни конному, ни пешему...
Шрифт:
«ЭТИ завсегда с лихвой плату берут». И ведь пошел дядька Михась ночью просить о защите, хоть и боялся до жути!
Над речным зеркалом белым саваном стелился туман. Из глубины придонного омута потянулись всполохи теней. Закружились в безумном танце, выплетая колдовской узор. Засветились болотными огнями, скрадывая серую дымку рассвета…
Ядвига упрямо тряхнула головой, прогоняя наваждение, хмуро уставилась на призрачную фигуру, сотканную из капель и осколков льда. Уперлась посохом в мокрую землю, пережидая головокружение…
Водяница подобралась
Ядвига отпрянула от…самой себя?!
На нее смотрела бледная девчонка с растрепавшейся косой и свежей ссадиной от ветки на лбу. Нос у девчонки покраснел и распух от холода, на щеках грязные дорожки от недавних слез.
Отражение криво усмехнулось, наблюдая, как отшатнулась незваная гостья.
— Ты просила о защите! — услышала Ядвига свой осипший от крика голос. — Ты дала слово!
— Что ты хочешь?! — превозмогая страх и неуверенность, прохрипела панночка.
— Души людей, — жадно зашипела нелюдь, мгновенно теряя всякое сходство с человеком. — Дай мне волю до заката. Все, кто решатся перейти реку — мои! Мои, до капли!
Прозрачные глаза вспыхнули болотной зеленью. Длинные косы растеклись черными ручьями.
Ядвигу передернуло от отвращения. Столько неутолимого голода и ненасытного желания было в словах речной хозяйки.
— Ты, мокроносая, сначала у меня дозволение на такое непотребство спроси, — насмешливо раздалось сзади. Водяница тут же отпрянула на глубину, недовольно забурлила. — А ты, ясна панна, думай, прежде чем обещания раздавать!
Ядвига резко обернулась. За спиной стояла старуха.
— Она просила о защите, она обещала плату, — вкрадчиво зажурчала вода, снова подобравшись вплотную.
— Без душ обойдешься, — уверенно отрезала лесная ведьма. — Жизни заберёшь, и хватит с тебя.
— Жизней мне мало, я хочу души! — клянчила водяница.
— Жизни, и… мое позволение. Лет через десять. Как моя преемница в силу войдёт. Вот тогда девочка тебе и подсобит, если служить ей будешь верно.
Ядвига переводила взгляд с одной на другую, пытаясь понять, о чем речь.
Водяница задумчиво наклонила голову к плечу.
— Пусть поклянётся кровью, — наконец нехотя согласилась, недоверчиво глядя на панночку.
— Слово даст, и довольно с тебя, — припечатала Яга. — Много воли захотела.
Она обернулась к Ядвиге.
— Дай ей слово через десять лет помочь принять человеческий облик и родить наследницу. А она за это будет тебе служить, как мне служила.
Юная ведьма растерянно молчала. Старуха терпеливо пояснила:
— Эта пакостница давно силу копит, чтобы дочку-наследницу родить и в море уйти. А силу такую только от людей может получить. Хм…из людей. Особенно, если души сожрёт. Не кривись, ясна панна, у духов свои горести, и дети им не просто даются. Впрочем, как и людям, — старуха тяжело вздохнула, покосилась в сторону хаты, покачала головой, что-то прикидывая. — Соглашайся, девочка.
******
Мельничиха с трудом разлепив сонные глаза очумело пялилась на чёрную усатую морду. Кошка мерзко зашипела в лицо, оскалила клыки, и, не дожидаясь привычной лайки или плевка, ловко соскочила с теткиных колен.
— Кышь! — запоздало шикнула Гануся, приходя в себя. Голова гудела, как после доброй гулянки, спину ломило — не разогнуться.
В полутемной комнатке чадили огарки свечей. Рассветная мгла сочилась в крохотное мутное оконце. От стен тянуло холодом. Дом выстыл. Неужто печь не топили? Не ставили кашу? Дров пожалели?
Снидать давно пора!
Да что ж это?! Как она умудрилась закемарить, да ещё сидя на скрыне?
Память-злодейка путалась, как от чарки крепкого спотыкача и помогала мало.
Последнее, что згадалося — отчаянный напев девчонки-ведьмачки. Панна стонала, наче перед смертью. Эта… Ядвига… будь она неладна, схватила сестру за руки и завыла что- то надрывно - тягучее. Гануся от страха и слов-то не разобрала. Было там и про злую кровь, и про печати на костях. Свечи замерехтели, словно с переляку, по стенам заплясали морочные тени.
Б-р-р…
Лячно стало до жути. От той самой жути она и плюхнулась на скрыню, схватила подушку, прижала к животу, пытаясь заховаться от ведьмовского непотребу, да и…заснула!
Матинко божа!
А панна як же! Да что там панна! Орыська-доченька!
Марфа!
Диточки!
Йоська возвернулся посередь ночи, переполошил — село горит!
Где они все?!
Тихо в хате, как в могиле. Не хнычет онука, не лопочет весело Петрусь, не стукает горшками и тарелками суетливая невестка, не бубнит сонный Михась, раздавая работникам наказы, не спорит привычно с Йоськой…
От же клята панночка!
Ладно бы только сестру заморочила наговором. Кровь всяко затворилась. А ей, Ганусе, нашо спать?! Она несмело глянула на знатную гостью.
Вельмишановна недвижно лежала на постели, бледная, что твоя покойница.
Дышит?
Вроде дышит! Лицо серое, аж в зелень. Щеки ввалились, волосы паклей торчат, рука сухой веточкой свисает до самого пола…
В чем еще душа держится?!
Мельничиха точно знала — не жить бидолашной. Видела, как бабы и покрепче этой крали в могилу сходили, кровью истекаючи. А тут первородка, да с двойней!
Нет. Не жить им!
О-хо-хо…
Хоть и шляхетское семя, а все одно жалко. И бабу эту, и диточок невинных…
На дворе чуть звякнула цепь. Хват и Грызля глухо зарычали в морозном утреннем сумраке и… притихли в один миг. Как пошептал кто…
Споганила псов клята видьма!
Ганька-холопка умостилась прямо на полу. Тоже, видать, от того напеву сомлела. Вона сидит, трет сонные зенки, мордой опухшей вертит.
— Ганя, — с опаской шепнула мельничиха служанке, — глянь-ка во двор. Кто там бродит?